Жизненный цикл Евроазиатской цивилизации – России. Том 3

Мистико-аскетическое понимание философии как жизни во Христе строилось на жестком размежевании с «внешней» мудростью, хотя это не сопровождалось отказом от применения термина «философ». Философом считался отличавшийся праведной жизнью мудрец, а источником мудрости объявлялось Священное Писание. «Истинными философами» оказывались те, кто спасает душу от вечной муки, строго исполняет заповеди и на этом пути мудро освобождается от страстей мирских.

За выдающиеся монашеские подвиги звания философа удостаивались аскеты. К такому типу философа принадлежал основоположник древнерусского монашества Феодосий Печерский. В его «Житии» говорится, что подвижник, несмотря на свою необразованность, превосходил самых «премудрых философов».

112.4. Обрядовый характер церковно-религиозной жизни русских людей

В рассматриваемый период тенденцию расти и распространяться имел уставщический тип благочестия. Истинной религиозности почти не стало, ее заменило какое-то казенное благочестие, состоящее в возможно точном исполнении внешних обрядовых приемов, которым приписывалась символическая сила, дарующая Божью благодать. Буква, подчас, искаженного обряда давно уже камнем лежала на русской духовной жизни, лишая последнюю внутреннего смысла и содержания. «Чтобы получить то-то и то-то, надобно сделать то-то и то-то», вот коммерческая формула, в которую отлилась религиозная идея русского человека XVII века.

Духовная жизнь воцерковленного человека, чья жизнь подчинена церковным узаконениям, уставу – уставщика, разработана во всех мелочах. Самая большая жажда такого человека – это жажда абсолютной духовной устроенности, полное подчинение внутренней жизни внешнему, разработанному до мельчайших подробностей ритму. В его жизни внешний ритм охватывает собою все. Он знает особую технику искусства приводить себя в определенные духовные состояния. Он может научить, как надо дышать и в каком положении должно быть тело при молитве, должны ли быть ноги в холоде или тепле.

Вне церкви он знает духовный смысл всех подробностей быта, он блюдет посты, он живет день ото дня содержанием церковного круга богослужений. Он зажигает лампады, когда это положено, он правильно творит крестное знаменье. В церкви он так же не до-пускает никакого порыва, никакого выхода из раз установленных жестов. В определенный момент богослужения он становится на колени, в определенный момент кланяется, крестится. Он знает твердо, что от Пасхи до Вознесения преступно встать на колени, он знает, сколько раз в году он пойдет к исповеди, и главное – он до тонкости изучил богослужебный устав, он сердится и негодует, если что-нибудь в церковной службе пропущено, потому что это не полагается. И вместе с тем ему почти все равно, если читаемое непонятно, если оно читается скороговоркой. Если вы скажете ему, что вам что-либо непонятно – по существу или оттого, что псаломщик слишком быстро читает, – он вам ответит, что и не требуется понимать, а требуется добиваться известной благочестивой атмосферы, из которой иногда долетают отдельные понятные и вам нужные слова. Форма, конструкция службы зачастую затемняет у него внутреннее содержание отдельных молитв.

Человек, чья религиозная жизнь подчинена уставу, знает, что он должен подать нищему, особенно в пост. Он в свое время посылал калачи для заключенных в тюрьмах, он даже может организовать благотворение – строить богадельни и устраивать обеды для нищей братии. Но основной мотив для такой деятельности – это то, что она предписана, что она входит в общий ритм его жизни, она является частью некоего уставщического понимания вещей. В этом смысле у него очень развито чувство долга, послушание. И отношение к человеку определяется взятым на себя послушанием, а не непосредственной любовью к нему.

Сам принцип бесконечного повторения правил, слов, жестов исключает всякое творческое напряжение. С древнейших времен уставщичество противоположно пророчеству и созиданию. Его дело хранить и повторять, а не ломать и строить. Если оно действительно победит, то это значит на много десятилетий замирание творческого духа и свободы в Церкви. Суровый и разреженный воздух жертвенной любви не по силам уставщику. Если жизнь обошла его и не дала никакого внешнего благополучия, никакой внешней устойчивости, то он с особой жадностью стремится к благополучию внутреннему, к полной определенности и подзаконности своего внутреннего мира. Он накидывает на хаос прочное покрывало положенного и дозволенного, и хаос перестает его терзать. Он знает силу магических заклинаний, зачастую выраженных в непонятных словах. Его душа не ищет подвига, она боится его непосильной тяжести, она больше не может ни искать, ни разочаровываться.