Жизнеописание Михаила Булгакова

Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но исчезнет мысль о Ганоцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. [Кончились мучения] Ты никогда не поднимешься выше; Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют» (7.3, л. 3 об. – 4). Впервые развертывается строчка из тетради 1933 года – «Вишни. Река. Мечтание. Стихи», и по-прежнему загадочно звучат слова, ограничивающие награду, дарованную Мастеру (ср. в тетради 1933 года: «Ты не поднимешься до высот. Не будешь слышать мессы»). «Дом на Садовой» и «страшный Босой», в романе не имеющие никакого фабульного отношения к Мастеру, оказывались вдруг (совершенно непоследовательно) мучительною частью его личных воспоминаний. Это заставляет припомнить «проклятый образ Василия Ивановича» (он же – «кошмар в пиджаке и полосатых подштанниках»), который не давал себя обойти и даже «заслонял солнце» автору московских фельетонов и рассказов начала 1920-х годов (ср. об этом ранее). Впервые у Булгакова ряд «мучающий» и «низкий» оказывался соотнесенным с рядом «высоким» в пределах одного произведения, они обнаружили свою взаимозависимость, находили наконец новое согласие. Два тематических комплекса, попеременно получающих перевес в творчестве писателя, – сила людей и обстоятельств (тема, обращенная преимущественно вовне) и личная вина, влекущая за собою мучительную рефлексию и мечту об искуплении (то есть тема, обращенная вовнутрь), на этом этапе третьей редакции романа впервые сплетались – посредством мотива милосердия, привнесенного Маргаритой последних глав: «– О, как мне жаль его, о, как это жестоко! – заломив руки, простонала Маргарита» (7.1, л. 41 об.), «– О, пощадите его, – попросила Маргарита» (л. 42). Этот мотив порожден не в самые годы работы автора над данными главами, а много раньше, и обращен не только вовне. Напомним навязчивый сон героя «Красной короны»: «В гостиной было светло от луча, что тянулся из глаз, и бремя угрызения растаяло во мне. Никогда не было зловещего дня, в котором я послал его, сказав ему: „иди“, не было стука и дымогари. Он никогда не уезжал и всадником он не был. Он играл на пианино, звучали белые костяшки, все брызгал золотой сноп, и голос был жив и смеялся». И через семь лет едва ли не тот же сон – в неоконченной повести «Тайному другу», где герою тоже является во сне убитый брат: «Несмотря на то что грудь его была прострелена и залеплена черным пластырем, я от радости стал бормотать и захлебываться». А через десять лет после этого, уже в печатной редакции романа, тот же (в аспекте нашего рассмотрения) сон видит Пилат («Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге»). Последние фразы «Красной короны» фиксируют бесконечность угрызений и тщету мечты об искуплении («Не тает бремя. И в ночь покорно жду, что придет знакомый всадник с незрячими глазами 〈…〉 Да, я безнадежен. Он замучит меня»). Но возглас Маргариты в конце романа: «Пощадите его!» – предвосхищал разрешение неразрешимого бремени. Вина же – в мгновенной ли трусости, губящей собственную судьбу, в прямом ли убийстве, – мотив, отозвавшийся почти в каждом из произведений Булгакова и с годами все более усложнявшийся, – оказывалась теперь поделенной между Пилатом и Мастером – героями столь разными, но сближенными мечтою об искуплении и покое.

Сохранилась тетрадь с началом новой, четвертой редакции, доведенной до 5-й (незаконченной) главы, – 60 листов текста, далее половина тетради оставлена чистой. Только на листе 74 – название главы 6-й, «Степина история», а на листе 88 – главы 7-й, «Волшебные деньги» (7.4). Тетрадь эта датируется либо второй половиной 1936 года, либо 1937 годом. Перед нами, несомненно, начало самостоятельной редакции (а не варианты отдельных глав), по каким-то причинам оставленной автором. В ней Булгаков вернулся к раннему, предшествующему третьей редакции построению: история Пилата и Иешуа вновь перенесена была к началу романа и составила 2-ю главу – «Золотое копье». И снова работа над романом была остановлена.

В 1937 году она была начата заново. На титуле появилось название: «Князь тьмы» – и даты: «1928–1937» (7.5, л. 1). На этот раз написано было тринадцать глав – примерно треть романа. Эта, пятая редакция, оставшаяся незаконченной, составила две тетради – 299 страниц рукописного текста (7.5–6) – и обрывалась на главе «Полночное явление» следующими словами: «…и знала об этом романе только одна женщина. Имени ее гость не назвал, но сказал, что женщина умная, замечательная…» (7.6, с. 298–299).

В один из моментов наиболее обостренных поисков выхода из сложившейся литературно-биографической ситуации Булгаков, как можно судить по записям в дневнике Е. С. Булгаковой, принимает решение вновь вернуться к «роману о дьяволе» – затем, чтобы непременно завершить его и представить для печати. Он видит в этом наиболее важный и решительный литературный шаг. Ради этого он оставляет, среди прочего, «Театральный роман» – на середине, неожиданно и, как оказалось, навсегда.