Порыбачили. Точнее, я правил, капитан рыбачил. С воплем, достойным охотников древности, он выловил огромного сома – коричневого в чёрную крапинку, с огромными жёлтыми глазами. Пока мы втаскивали рыбину на борт, она ударила хвостом и перевернула лодку кверху дном. На этом время сеанса кончилось – таймер по умолчанию выставлен на двадцать минут, – и мы вывалились в реальность. Я бы с удовольствием включил кабину снова, ещё на полчаса и всякое такое, но капитан в привычной извиняющейся манере спросил:
– С курсом необходимо разобраться, ты помог бы?
– А что разбираться? Я пятого исправил его. Вчера проверял, всё в порядке.
– Сучки да задоринки, что с этим сделаешь?
Я согласился. В конце концов, пойти толком и некому, да и отношения у нас с капитаном сносные, не хотелось портить. Отправились в рубку; там я с удивлением обнаружил, что курс прежний, который был выставлен до пятого числа – на центр облака.
Помянув злым словом глупых пилотов Иккетно, я сцепился с компьютером за корректировку данных. Капитан нарезал вокруг меня круги и с умным видом вставлял замечания. Обычно это всякое совсем к делу не имеющее, но одно заставило меня напрячься:
– Так, да? А затем круто бери к созвездию Валькирии, не прогадаешь.
Я замер.
…волны волос. Брови – птичий полёт. Глаза…
Я спросил, стараясь не выдать своего замешательства:
– Какой Валькирии?
– Условное созвездие в этой части неба, – капитан лёгким движением руки развернул на весь экран карту. – Звёзды за последние двадцать лет сдвинуты, прежних групп нет. Я переименовал, видишь? Рядышком с Драконом и Горгоной.
– Эх, кэп, – подавляя в себе растерянность, улыбнулся я. – Тебе б в звездочёты или поэты, а не в капитаны. Давай к Валькирии. Мне нравится название.
Капитан не обиделся. Мы достроили курс, он вбил его в компьютер и остался на вахте, а я наконец отправился на завтрак.
Вообще-то общий приём пищи я пропустил, так что теперь я был намерен ограбить кухню. Когда-то аппарат выдачи обедов работал строго в определённые часы, но лет двадцать назад наши умельцы его взломали. Там, конечно, рядом сидит Эн, но стоит ли говорить, что она-то мне позволит взять всё?
– Закончилось, – сказала мне она в ответ на мою просьбу. Оторвалась от микроскопа и начала что-то шустро набирать на клавиатуре. От неё опять пахло тревогой. Так и привыкну скоро. – Сегодня все особенно голодные – от нервов, должно быть. Ты чего не пришёл?
– Не успел. Капитану помог.
– Трудяга, – улыбнулась Эн.
– На какой ферме брали? Нет, не буду их есть сырыми, – поспешил я уточнить, видя, как Эн открыла рот. – Я их принесу, загружу в автомат и всякое такое.
– На второй. Но ты там не бери, лучше сходи на третью. Там только-только проросли. И будь осторожен. Мы выяснили, – Эн коснулась разобранного микроскопа, – что в водорослях из четвёртой фермы содержатся психотропные вещества.
– Откуда?
Эн пожала плечами.
– Мутировали. Так бывает. Особенно если следить за этим
– Кто-то знает?
– Нет, мы боимся сказать. Как бы это не привело к возникновению нарко… – она замолчала. – Хотя не должно: эффект, который они оказывают, необратим. Если вдруг захочешь, чтобы твоя крыша съехала…
– И ты мне так легко советуешь брать водоросли из непроверенной фермы?!
– Мутация не передаётся через три зала, уймись.
– Я проверю. Дай-ка мне эту штуку, как её…
Закатив глаза, Эн вручила мне анализатор. И я быстро отправился вниз по коридору.
Уже метрах в двадцати от цели мне в нос ударил странный запах – вроде ацетона. Я замедлил шаг, почти неслышно дошёл до фермы водорослей и заглянул вовнутрь; ничего. На всякий случай я прошёл дальше и дёрнул дверь второй, но и там было пусто, только мерно шипел автомат, подававший в кадки питательный раствор. Почти успокоившись, я заглянул в первую ферму.
У кадок с водорослями стоял Индиго с большим ящиком в руках. Он методично погружал в него ложку и сыпал в воду какой-то белый порошок.
4. Солёный
– Buenos noches! – прохожий-погожий монету уронил, почти в сомбрер попал, как не прервать песню, дабы поблагодарить да поздороваться? Вот и улыбка по лицу его мимоходом скользнула, и пошёл себе дальше, подпрыгивая. Странный! Как все мы под этим странным солнцем, так-то, transeúntes
!Но тревога, мать честная и мать родная, не отпускала, ни на светлый шпиль Санта-Марии не глядя, ни под солнышком добрым не истаяв. Вон и песни какие петь вынуждала – тоскливые да пугающие. Даже Балда нахмурился, да деву свою скрипучую отложил, да спрашивает:
– Ты чтой-то, Чичо, фантасмагорию нагромождать вздумал? Нечасто ты этим балуешься.
– Поверишь, Балда, али нет – а сердце в печёнку лезет, – я отвечал, гитару к себе прижимая.