Жизни и реальности Сальваторе

Увидел Бальтасар, что я agitado, ещё сильнее заволновался, спрашивает:

– Бить будут иль обойдётся?

– Joder, ni lo sé.

И был меж нами тот самый краткий миг единства душ, о котором столько поют пииты: слова перевода не требуют, звезда с звездою говорит, солёные слёзы роняя, и по тону ясно, хоть и негласно. Так что мы посмеялись да и давай дальше играть – что ж мы, просто так к подземелью приходим, гнев на себя навлекая? Э-э, не дождётесь – не сбежим, не утечём, песню святую заместо креста на вампира уложим, что твои священники!

Воин, что помнит время, когда был человеком,
Нынче томится в теле железном,
Болью ему упиваться остаток свой века.
Выпьем же, братья!
О страдальце железном
Стану слово брать я!

Набежала на солнце тень – ни лучика ни видно, ни осколка. Дождь издалека загрозился, заворочался, народ честной в дома заспешил, пора бы и нам, да Балда музу схватил, кричит:

– Ещё одну, Чичо!

Что ж я, un monstruo, людей музыки лишать? И что, что один такой, что, что сам музыкант? Что? Пока песня кому-то нужна, хоть какому слушателю – звучать она должна, что твой соловей, так-то.

Рукою взмахнёт – и поднимет мечи
Духов воинов, павших в битвах,
Отец же всех войн жалкую жизнь влачит.
Выпьем же, братья!
О подвигах, битвах
Стану слово брать я!

И подошли к нам, не соврало сердце моё лядащее. Подошли – все в чёрном, без бисера и без великанов, с клыками зато да с намереньем нехорошим.

– Вы, – говорят, очи долу опустив, – нам не нравитесь. Беспорядки наводите да людей разводите, а за место не платите.

– С каких пор честному музыканту платить за улицу надобно? – оскорбился я, даже гитарою в воздухе затряс, но быстро опомнился и подальше от них свою бесценную-крутобокую убрал.

– С вот этих, – отвечают, – а то сами хотим петь, чтоб вещи для вампиров важные звучали.

Эх, и хотел я сказать, что песни наши и упырям нужны, да не было старичка того, что поздравлению нашему радовался. А без него что городить? Всё враньём объявят, да с позором выгонят, ибо каждый упырь всё друг про друга ведает, а всё хочет, чтобы про него, родимого, ничего не знали.

Стоят, в общем, злыдни, лапу протягивают, Балда уже в шляпу нашу лезет – а скудная нынче шляпа, народу мало, упырей не устроит, укусят ещё! А тут вижу – встаёт на месте Бальтасар-скандалист гремящий, вот-вот монетами кидаться начнёт, дай бог, чтоб ещё серебряными, а то тяму хватит медными упырей посыпать…

Прыгнул я к нему и на ухо выдал:

– Играй. На скрыпке своей.

– Чего?

– Играй. Я не говорил тебе, но игра твоя mágico, – вижу, не верит, горсти готовит к метанию, и быстрее шепчу: – Ты любого можешь увлечь, это тебе Чичо не соврёт. Вон как упырю наша музЫка нравилась! А как ты играть будешь, так уведёшь их, хоть в речку, хоть в костёр, хоть на кол, sabes?

– Не знаю, – упрямый Балда, всем балдам балда. – Но поверю. А что твоя музыка?

– А что моя? Ты, главное, играй.

Швырнул под ноги Балда шляпу да монеты – до небес звон стоял, аж упыри дрогнули, – распрямился, приосанился, штаны подтянул да и взялся за скрипку. Эх, плаксивая, не подведи! И вы, упыри, не подведите – ишь, уши раскрыли, изо рта клыками светят! Нечего!

Заиграл Балда, нет, не Балда – Бальтасар, музыкант, то бишь алхимик чувств человеческих и даже тех, кто людское в прошлом оставил, и полилась в уши музыка, что вино в рот. А и отринуть хочешь, как глядь – само у губ обретается и вовнутрь плещется, вдаль манит-зовёт! Заплясали упыри – неуверенно, тихо, а как violino взвизгнула – так и вовсе разошлись: кто вприсядку, кто впримашку, кто вподпевку! Вот веселье-то у перехода разыгралось! И Бальтасар стоит с глазами распахнутыми, ничего не прозревающими, точно музыка сама рождается!

– К реке! – в ухо ему кричу, иначе не услышит, в творение своё внезапное и дивное погрузившись. – Утопим их!

– Разве ж тонут?

– Не тонут, как всякий кал, да музыка всё сможет!

Поверил Бальтасар, двинулся прочь по дороге, а упыри, как обезьянки дьявольские, за ним бегут, танцевать не переставая! И я следом, хохочу, точно дурак какой, да на гитаре тихонько подыгрываю.

До стены крепостной как довели, так и вывели – и дальше, по дороге. А упыри не замечают, глаза поволокой закрыли и наяривают свои танцы, точно в Эдем попали. Ах, Dios mío, хоть бы до реки дотянуть!

А вот и она, тело в русле лениво переворачивающая, волнами-одеялами укрытая. Бальтасар смотрит на меня, и в душе его такой восторг, что будто к дитям вернулся!

– Давай, Балда!

Гитара моя от смеха взвыла, на следующее глядя: упыри как танцевали, так с обрыва вниз и попадали, точно лемминги. Бальтасар даже играть перестал, подошёл да за край глянул опасливо, да и сообщил эдак недоверчиво:

– Не всплывают…