Жизни сестер Б.

С возвращением Эмили мы опять взялись придумывать истории, только теперь под деревом в парке, с венками на головах – начиная с лишений, постигших королевский клан Бойзберри, члены которого бежали с горы Трефойл от Безумного принца Эдгара, с радостью прижимая к себе семь волшебных конвертов и семь семян невидимости. Эмили настаивает, что дети в рассказе должны быть калеками; я готова поддержать ее идею, только если время от времени их будут поднимать в воздух ярко сияющие птицы.

Лето: жара, мозги вытекают из головы и пачкают волосы

Лотта приехала нас навестить и рассказывает о своих «сердечных делах», то есть об их отсутствии. Мы ходим, держась за руки, вокруг стола, на головы нацепили первые попавшиеся головные уборы: охотничью шапку, соломенную шляпу или то, что Лотта называет «клош».

– Один мужчина с работы, – сообщает она, – предложил мне стать добровольцем в его проекте и читать матерям-одиночкам лекции о витаминах. А я ответила, что матерям-одиночкам нужна не я – им нужен самоконтроль и здравый смысл. «Ты очень прилежная и способная, – заявил он. – Я бы попробовал переубедить тебя за чашечкой кофе».

– Он так позвал тебя на свидание! – со смехом откликается Эмили, и Лотта, поняв это, тоже смеется, а Эм добавляет: – Тише, не то разбудим тетушку и придется выслушать лекцию о ранних пташках! Дай-ка угадаю, – шепчет она, – на нем был модный галстук?

– Нет, одевается он по-простому, да и стрижка неудачная. Глаза блестят, как у фанатика.

– Господь всемогущий и все святые угодники! – восклицает Эм. – Что же нам делать? Неужто соглашаться на супруга-мужлана? Лучше искать еду по помойкам.

– Он считает меня прилежной, – говорит Лотта, стоя спиной ко мне и обращаясь к Эм. – Что бы он сказал, если б мог узреть, каков мой разум с его необычным мышлением и миллионом идей, ждущих претворения в жизнь? Если б заглянул в мое сердце и понял, как скоро оно ускоряет ход?

– Да пошли они. – Эм садится на кухонный стул и снимает маленькие ботиночки.

– Легко тебе говорить. – Лотта пододвигает другой стул, чтобы сесть напротив сестры. – В отличие от меня, ты довольна своей обособленностью и готова быть одна навеки. Может, зря я отказалась? Что думаешь?

Эмили пожимает плечами. Этот разговор ей уже наскучил.

– Секретарша с моей работы в ночную смену, – продолжает Лотта, – рассказывала о своем достойном брате…

– Достойном брате? – усмехнувшись, вставляет Эмили. – Такие бывают?

Однако Лотта никак не реагирует, а я тоже придвигаю стул, сажусь рядом и беру ее за руку.

– О его талантах, о планах на будущее, о том, как ему трудно найти хорошую девушку. «По описанию он просто чудо!» – с улыбкой сказала я, но ей даже в голову не пришло, – Лотта сглатывает ком в горле, – познакомить меня с этим образцом совершенства. И никогда не придет. Она добродушная, но не слепая же: прекрасно видит, какое неприглядное у меня лицо, какая худощавая фигура. Любимому брату такого не пожелаешь.

Мы не спорим с сестрой, поскольку и сами знаем, что непривлекательны.

Лотта, наверное, и не осознает, с какой силой сжала наши ладони, стараясь не заплакать.

– Она видела меня в слезах возле измельчителя бумаг, когда мне поручили утомительное задание; она знает, что я «вспыльчива» и «чувствительна», а еще «не умею веселиться» (то есть не пью и не участвую в пирушках). Но я бы очень хотела с ним познакомиться, ведь он всерьез занят учебой и мечтает посмотреть мир!

Эм закидывает длинную руку на плечо Лотты, которая готова разрыдаться. Это вполне в ее духе – в одну секунду, без предупреждения, переходить от экстаза к трагедии, от комедии к отчаянию.

– Что же мне делать? – спрашивает она дрожащим голосом. – На улице все мужчины глядят сквозь меня, даже старики! Время бежит, сестры! Я не знаю, как быть дальше!

Может, вспомнить о том, что сестры в таком же положении, в одной лодке? Только вот лодка у нас поменьше и потеснее и уже идет ко дну, хочется сказать мне, но Эмили спешит обнять Лотту.

– Я не желаю прожить всю жизнь в одиночестве, – со всхлипом выдавливает Лотта, уткнувшись в плечо Эм, и с ее головы падает клош.

– Ты не останешься одна, – успокаивает Эм, – даже и не думай.

– Мы всегда будем рядом, – добавляю я, хотя все без толку.

Осень: галоши, к окнам липнут мокрые листья

Драма в «Роу Хед». Шарлотта лишь твердит, что изъяла двухнедельную зарплату с целью «убраться оттуда ко всем чертям», и ни слова больше.

– С меня хватит! Хватит! – повторяет она. Когда спрашиваю, что она имеет в виду, Шарлотта стискивает зубы и у нее дергается глаз. Ей всего двадцать четыре, а вокруг рта уже появились морщины. – У всего есть предел, – только и отвечает она, расставляя на полке памятные сувениры: оловянного солдатика, локон чьих-то волос.

Зима: отзвук колоколов эхом проносится среди голых деревьев