Жизни сестер Б.

Тогда-то я и заметила этого необычного мужчину. Он наблюдал за нами сквозь черное пенсне. Сначала он показался каким-то безобразным: взлохмаченные волосы, мускулистые плечи, совершенно не подходящие к стройному туловищу, из-за чего он походил бы на обезьяну, если бы не чрезвычайно умные глаза, сияющие редкими темными бриллиантами. Одеяние его было, мягко говоря, экстравагантным: свободные брюки, туфли с острым носом, яркий галстук, вычурный берет. Конечно, я с негодованием отметила, что он следил за нашей перепалкой: за растрепанной Эм и за мной в гневе, словно вглядываясь в самую нашу сущность. Я поспешила выйти из зала египетского искусства. К черту сестру-спорницу! Дважды к черту этого уродливого мужчину!

Дорогой дневник, он пошел за мной! Заметив это, я решила убрать его из своего наброска. Я пыталась срисовать «Дафну» Бернини, хотя мои способности еще не дотягивают до таких высот, а ее метаморфоза слишком неуловима для моей грубой руки, а тот мужчина, выходит, внаглую заглядывал через мое плечо! Я захлопнула блокнот и направилась в дамскую комнату, куда, как я посчитала, он не рискнет войти, и там, дрожа всем телом, затаилась в кабинке. Здесь я и нахожусь до сих пор, расстраивая планы желающих облегчиться путешественников, однако мне тоже необходимо облегчить душу, записав все это в дневник! Да кто он вообще такой!

Дорогой дневник,

На улице не переставая идет дождь, и Эмили решила, что мы должны переждать его в галерее Боргезе, хотя я уговариваю ее уйти, изображая недомогание. Не обращай на него внимания, говорит она. Он не представляет опасности, если только ты не собираешься в него влюбиться – вот тогда и правда будет страшно.

Как и с любым мужчиной, имела в виду Эм, поскольку этого она едва заметила и не разглядела в нем никакой особенной угрозы.

Я сильно покраснела из-за ее слов, которые она к тому же произнесла громким голосом. Иногда мне кажется, что таково ее устремление в жизни – досаждать мне, и ничто другое Эмили не интересует, ведь у нее нет амбиций и с чужими людьми она способна разговаривать разве что односложно. Впрочем, раздражать меня – достойная цель, тем более легко достижимая.

Поскольку этот блокнот я все равно испортила, вот набросок Эм в компании фараона Тутанхамона, каким я себе его представляю. Они сидят, откинувшись на спинки кресел, едят виноград и обсуждают Ваала, который сделал их упрямыми, чересчур высокими и частенько не желающими распутывать волосы.

Дорогой дневник,

Пишу все это в холле нашей гостиницы при тусклом свете. Уже поздно, но я слышу голоса итальянцев из ristorante на той стороне улицы, они ужинают al fresco[2]. Они общаются громко и непринужденно, ничуть не беспокоясь о тех, кто хочет поспать. Считается, что ужин в такой час не очень-то благоприятен для пищеварения, но они выглядят здоровыми и довольными.

Тот мужчина – теперь я знаю, как его зовут, это синьор Х. – дал мне визитную карточку. Он не ушел из галереи, не ушел от нас, а продолжал наблюдать и наконец приблизился ко мне, когда я стояла у картины с изображением Святой Екатерины. Зачарованная красотой этой работы, я почти успела позабыть о преследователе. Наверное, я рассматривала картину дольше, чем обычная turista, потому что никак не могла избавиться от впечатления, что Екатерина желает заговорить – не со мной, конечно, а со своим создателем. Она предстала перед высшим существом обнаженная – не в смысле одежды, а обнаженная духовно, с обнаженным разумом. Обнаженная и при этом молчаливая; напряжение просто зашкаливает. Что она хотела сказать? Я увидела нечто знакомое в ее глазах, этот взгляд как бы говорил: внутри целая бесконечность, и я готова ею поделиться, а существо, с которым она поделилась бы этим знанием, уже и так все понимало.

Представляю, какой жалкий у меня был вид: рот открыт, на глазах слезы, об осанке и вовсе позабыла.

Чувствуется, что он очень ее любил, этот художник, сказал вдруг кто-то по-английски, прожужжав у меня над ухом. Я резко повернулась и, стыдно сказать, уставилась на того мужчину: он был не сильно выше меня, а его грубая кожа с открытыми порами не внушала доверия.

Чувствуется, он очень ее любил, раз сумел запечатлеть ее печаль и ранимость.

Я кивнула, ведь он был прав. Так мне и казалось.

Вот эта линия, к примеру – он показал на ее голое плечо, и я не могла не заметить, какие красивые у него руки, какие ухоженные и пропорциональные ладони. Мягкая, верно? Так мог написать только влюбленный мужчина, тот, кто смотрит на любимую женщину, правда?

Я не нашлась с ответом, потому что ничего не знала о влюбленных мужчинах. Он улыбнулся – то ли из-за моего молчания, то ли из-за мысли, которая пришла ему в голову, не знаю, – и его лицо преобразилось, как это часто бывает с уродливыми людьми (и, надеюсь, со мной тоже): оно засияло ангельским светом.

Чушь это все! Не любил он эту женщину, он вообще никаких женщин не любил…

Он, наверное, заметил мой озадаченный взгляд.