Жизни сестер Б.

Подай мне шитье, говорю. Тут нет никакого шитья, отзывается мальчик. Как это нет? Не дури! Энни забрала его с собой к Робинсонам. Энни ненавидит шить. А ты врешь, потому что боишься, что я не удержу иголку в руках. Я вру, говорит, потому что хочу твое полное внимание.

Помассируй мне стопы! Он массирует, а я ничего не чувствую. Кожа на ладонях сухая. Он выдавливает лосьон. Руки не гнутся, он их разминает. Нет! – восклицает. – Ноги я трогать не стану! Приносит кастрюлю и моет мне голову. Что же ты наделал, мальчишка, ты что, вымыл мне голову стиральным порошком? Смотрит на меня искоса. Действительно с волосами что-то не так. Отрезать их ножом? Немного подумав, говорю: Давай, время красоваться уже прошло. Не думала, что он воспримет это всерьез, но он принес ножницы. Непорядок это, но я соглашаюсь: проще так, чем сказать нет. С глазами у него что-то не то, не может идти прямо. Не волнуйся, говорю, теперь уже лучше. Пэдди с ужасом смотрит на мою голову, словно я сама это с собой сотворила. Пусть так и думает: мальчик-то старается изо всех сил. Когда-то нутро мне подсказывало, Выходи за него замуж ради своей сестры, но я не смогла, а он и не просил.

Не могу сосчитать удары часов: сейчас утро или еще ночь? По еде, которую приносит мальчик, понять трудно: в любое время дня подает кашу или суп – все, что можно есть без зубов. Мы решили, что от зубов больше проблем, чем пользы. Обычно он приходит, когда я сплю, так что непонятно, как определить время. Когда от него несет, наверное, это ночь.

Где девочки? – нежным тоном спрашиваю я. Львы сожрали, говорит. Почему ты так разговариваешь с тетей, которая нормально к тебе обращается? Ладно, дикобразы. Так лучше? Он читает книгу и не хочет отвлекаться. Ты напоминаешь мне дядю Джима, говорю. Знаю, отвечает, который умер в сорок. Не переживай, откликаюсь, время еще есть. А старшая, как там ее? Какая, спрашивает. Старших так много. Да что ж мне с тобой делать? Позови мою сестру, я от тебя устала, жутко устала.

Он разглядывает мое лицо в свете фонарика. Глаза красные: переводит свет на себя, когда я подскакиваю, чтобы я его увидела. Это я, говорит, кто же еще? Я, повторяет, отвечая только самому себе, и садится на кровать. Где заканчивается мое начало и начинается конец? Трудно сказать, говорю: наверное, где и всегда. Он с силой кивает. Возможно, ты права! Возможно, я старая, но я частенько бываю права. Принес тебе картину, говорит, где я нарисовал девочек. Положил у подножия кровати, чтобы тебе не было одиноко. У тебя есть чего-нибудь выпить? – прошу. Я горю. Мы с Гранди все выпили, отвечает, хотя Брауни тоже помогал. После этого он со вздохом забирается в постель. Я его толкаю, он меня обнимает и храпит.

Я плачу, потому что мне больно, и забываю, где я: там, где я, иногда только боль, не комната, не место, не мой дом. Мой домик расположен в горах. У меня есть кошка. Есть оконный ящик для растений, «Виктрола», три тряпичных коврика. Мальчик, который чистит водосток, но не этот мальчик. Этот мальчик приходит держать меня за руку или расчесывать мне волосы и рассказывает сказки, которые помогают забыть, где я, только так забывается даже лучше. Жили-были лорд и леди и страшный принц, и они кое-что замышляли. Не знаю, чем эти истории заканчиваются, возможно, они и не заканчиваются вовсе.

Что случилось, когда ты уехал в город? – спрашиваю, потому что мне никто не говорил. Он только головой качает. Всякое разное, говорит, но из этого ничего не вышло, все было неправильно. Ты заблудился, Брен, ты старался изо всех сил, ты встретил плохого человека, может, женщину, ты передумал, мы бы поняли, если бы ты передумал? Старушка, говорит, я люблю тебя, но не скажу. Я унесу секрет в могилу, обещаю ему. А это будет уже скоро. Чепуха, говорит, ты в отличной форме и изящная как скрипка, и он играет на скрипке, напевая песню из моего дома, и ходит враскачку по комнате. Вечно меня смешит.

Отец к тебе заходил? Никогда, говорю, и, возможно, так и есть, и девочки тоже. Только ты меня любишь. Действительно люблю, отвечает, люблю по-настоящему. Он начал мне врать, чтобы я не плакала. Ладони у него по-женски маленькие, а вот пахнет он отбросами. Сколько тебе лет? Четверть века или около того, говорит. Пора бы уже понять, что так не годится. Увы, отзывается, так и есть.

Перестань болтать, прошу, и рассказываю ему историю о моем доме. Он держит меня за руку, протирает лицо – оно горит от жара, – и ждет, ведь в моей речи возникают длинные паузы: слова нелегко подобрать, а уж целые предложения составить тем более, поэтому произношу только слова: кресло-качалка, гора, плющ, мед, амбар, танец, закат на траве, молодой человек, чайная, красный, лавандовый. Вижу, говорит, я все это вижу. Как тебе повезло иметь такой дом! Он целует мне руку, как будто бывал там, как будто сам видел юношу, который угощал меня медом, сидя на траве, а на мне было лавандовое платье, в волосах маргаритки, как будто он видел, как тот целовал мне руку.