Жизни сестер Б.

К нам заходит санитарка, и я сразу набрасываюсь с вопросами: Как дела у папы, как все обстоит на самом деле? Выздоравливает по мере возможности, говорит она. Да, но успешно ли прошла операция? Что можно сказать об успехе, пока на глазах у него повязки, отвечает она. А ему точно станет лучше? – спрашиваю. Если будете слушаться доктора, если будете поддерживать тишину и темноту, шансы велики. Но вам не нужно проводить здесь каждую секунду! – добавляет она. Я возражаю: естественно, никуда я не уйду! У нее что, нет отца?

Папа не шевелится, разве когда санитарка его моет и перекладывает. Нужно делать вот так, говорит она, иначе ему будет больно и появятся язвы. Пролежни? – спрашиваю я, она подтверждает. Он терпеть не может, когда я его трогаю, говорю. Не будь такой беспомощной, выдает санитарка. Ладно, вслух она этого не говорит, но наверняка так думает. Какая разница, говорит она. Поэтому я переворачиваю отца на бок, он стонет и слабо машет рукой. Когда он стонет, я предлагаю, Еще овсянки? Или горшок?

Он как будто лежит под саваном, а я его единственная скорбящая.

Я плохо спала, устроившись на стуле и тахте. Мы не подумали о том, где я буду спать в этой комнате, похлопотали только о папиной кровати, которая для его удобства поднимается и опускается (хотя пока он просто лежит и не показывает, как ему лучше). Я могла бы устроиться спать на красном полу, потому что ковровое покрытие достаточно мягкое, но вдруг папа проснется ночью и не заметит меня? Наверное, санитарка дает ему какое-то снотворное, потому что он человек энергичный и не стал бы лежать так неподвижно.

Я решила добавить ему в овсянку ягод, чтобы он набирался сил. Папа их выплевывает, как кот. По отсутствию света из-за штор я определила, что сейчас ночь.

День 3

Я должна написать новую книгу – а чем еще мне заняться в этой безжалостной и однообразной комнате? Располагаю стул и карандаш возле щелочки между шторами, но меня осаждают мысли – об издателе, приславшем копию заключения о нашей работе. Он с ошибкой написал фамилию «Эмерсон» и пожелал нам удачи в размещении нашего труда в другом месте, как будто мы собрались разместить его на столе. Он по-хитрому подписался как Редакторы, словно их много, словно их мнения настолько единодушны, что с таким же успехом он мог бы быть и во множественном числе, и анонимным. Мысленно я топаю ногами и восклицаю о великолепии Эмерсона, остроумии Артемиса, скромных добродетелях Учителя, недальновидности Редакторов. Меня переполняет волнение от слов, реплик и ехидных комментариев, и не успела я заметить, как прошел час, потраченный на то, чтобы вернуть всех призраков на место и зачернить блокнот абзацами письма, которое я не могу прочитать и не отправлю, а когда моя ярость остывает, я признаюсь себе, как это больно: когда нам требовалось лишь немного поддержки в виде публикации наших книг в переплете, этот Редактор, чья власть превосходит его понимание, все-таки нас раздавил.

Моя книга, заверяю я себя (ибо теперь я плачу), не так плоха, как он говорит или, точнее, как думает, поскольку напрямую он этого не сказал: или все же плоха? Я глупая девушка, которая не умеет писать, а если и так, что же мне делать? Так и продолжается без конца, пока не начинаю рыдать из-за этого многоликого Редактора, который не называет свои личности, зато бросается в мою сторону страшными, злыми словами: Уродина! Тупица! Бездарь! Вскоре я вернусь обратно к войне секретарей, войне нянь, войне работников на побегушках, моя жизнь кончена в тридцать лет, так и не начавшись по-настоящему, – и я, говоря все это самой себе, не написала ни одного нового словечка, повторяясь только о старом, об истории поражения. И вот так заполнилась бумага, и пока я действительно считаю себя незаметной и уродливой, никакой книги не получится.

Если только я не напишу о женщине в красной комнате, которая не умеет писать по причине всех ее слез и страхов. Только она будет ребенком, иначе кто поверит, что взрослая женщина испытывает подобные чувства?

День 4

Чтобы не думать о девочке в красной комнате, я хожу туда-сюда, придумывая задания:

Нарисовать темноту. Четко отобразить линии во мраке вместе с их очертаниями.

Описать красноту этой комнаты. Вспомнить все синонимы к слову красный. Перечислить, какие предметы в этой комнате багровые, какие розовые, какие ярко-красные, какие алые. Представить, что комната зеленого цвета. Представлять, что трава растет на темно-зеленом ковре, а изумрудно-зеленые стены покрыты мхом.

Вспомнить все что можно, чем ерундовее, тем лучше. Из какой ткани были платья, которые мы носили в школе? Какую еду готовила мама, когда мы болели? Улыбался ли папа, когда она была жива? Шутил ли? Всегда ли боялся огня?

Дотянуться до потолка. Встать на голову и попробовать дотянуться до потолка.