Жизни сестер Б.

Из-за пожара Пегому приходится спать в папиной комнате. Своим бормотанием и плачем он не дает отцу уснуть, еще и кашляет так, словно грудь сейчас разорвется (возможно, чтобы продемонстрировать свое разбитое сердце), и, несмотря на это, все равно продолжает курить. (Все мы теперь переболели этой простудой, одна за другой, будто по замкнутому кругу.)

Вчера вечером мы услышали громкий рев, а затем успокаивающий голос папы: сынок, здесь нет никаких демонов! Позволь тебе помочь, пока не поздно! После чего Пегий, снова взревев, назвал его демоном, нашего отца, и толкнул его, по крайней мере, так показалось из-за грохота мебели и отцовского крика.

Потом раздались рыдания. Непонятно, чьи: папы или Пегого.

Случившееся расстроило отца, и атмосфера в доме стала еще более тяжелой. Чтобы подбодрить его, Эм предлагает рассказывать хорошие новости, лучшая из которых такова: Лотта добилась успеха, под именем Картера Белла она написала книгу, которая стала успешной, то есть получила отзывы и гонорар. Честное слово, говорит Лотта, я не могла даже… не представляла… но ее быстро приводят в чувство.

Вот, чего она не говорит: я расскажу ему о своей книге, только если смогу рассказать и о ваших, поскольку мы вместе добились успеха, мы издали хорошие книги, втроем (а у Энни скоро будет две!), даже если публика их не увидит, даже если не появятся рецензии, даже если успех не отобразится в вознаграждении.

Вот, что она говорит: я все расскажу, чтобы его порадовать, и надевает свое лучшее платье.

Когда дело сделано, она бежит к нам: Готово! Я ему сказала!

Глаза сияют ярче, чем когда мы находились инкогнито в городе среди писателей. Он очень доволен! – сообщила она. Думаю, он действительно улыбнулся и сказал: молодец, маленькая Лотта.

Позже он собирает нас вместе и говорит: ваша сестра отлично постаралась. Она написала книгу, и она даже лучше, чем я мог представить.

Об этой скромной похвале Лотта написала еще одну книгу, о чрезмерной похвале, и теперь порхает среди нас, как ангел на небесном облаке похвалы, скромной, но достаточной, чтобы хватило на всю жизнь, а может, на день, ведь для Лотты и отсутствие похвалы, даже слабой, тоже похвала. Она так радовалась за себя, что даже всплакнула.

Я обняла ее за талию и сказала: Лотта, дорогая Лотта, твой успех заключается в том, что ты написала хорошую книгу, великую книгу, а не в том, что она хотя бы немного понравилась отцу.

Она покачала головой: я не могу так об этом думать, сказала она. Не знаю, как можно так думать.

Лотта! Дорогая Лотта! Ты прекрасна сама по себе! Поразительно, что ты этого не видишь!

Хочешь испортить мне счастье? – спросил она, оттолкнув мою руку. Завидуешь моей маленькой победе? Да что тебе известно о счастье?

И правда, что?

Дорогой костыль

Глава, в которой Бренуэлл умирает (от лица Джона Брауна)

Дорогой Костыль,

Послушай, Костыль, у меня ужасные новости. С жалостью сообщаю тебе, что умер Бренди, наш Бренди! А мы-то думали, он несокрушим, да? «Меня не уничтожить», – повторял он и доставал фляжку или придумывал какую-нибудь словесную игру о женских прелестях, или же рассказывал наполовину выдуманную историю. Он развлекал нас своим мнением обо всем на свете: о праве голоса на острове Пасхи, о том, как замешивать цемент, о поэзии, которую никто, кроме него, не понимал. Стоило только упомянуть о чем-то, что узнал из газеты или новостей, – и все, его не остановить. Ему даже проверять ничего не приходилось, он всегда был уверен в своих знаниях. А еще любил изображать акценты, загадывать загадки и всех веселить.

Как я уже говорил, Бренди сильно сдал после того, как слуга той женщины передал, что все кончено. Он перестал смеяться, шутить и рассказывать всякие истории, больше не грозился соблазнить наших сестер и теток. Не заводил беседы о политике или литературе, о географии или минералах, не давал советы о том, как правильно ухаживать за дамой и заставить ее «запеть». Он сумел достать вещества, изменяющие сознание, и стал непредсказуемым. Нет, не жестоким, хотя чувствовалось, что внутри него сидит агрессия. Он то выпрашивал мелочь, то стучал кулаком по барной стойке, чтобы пошуметь, то утыкал нос в салфетку и плакал – я уж думал, он расплачется до смерти. Он весь как-то съежился – не только телом, но и духом.