Жизни сестер Б.

Я хочу сказать, что нельзя наделять сестру мечтой, однако взгляд ее полон надежды.

Наверняка, отвечаю я.

Что-то сомневаюсь, говорит Лотта.

Ты нам нужна, сестра! – говорит Лотта, стоя у двери в комнату Эмили. Неужели мы тебе безразличны? Разве ты не можешь восстановить связь с жизнью, связь с нами? Ради тебя я готова на все. Готова поделиться каждым вздохом, готова отдать полжизни, ибо какой в ней толк, если тебя не будет рядом? Я бы тебя утешила, обняла и сдержала твои слезы, можешь истратить все свои слезы на меня, а я на тебя, но только прими их – это ведь лучше, чем быть одной?

Не услышав ответа, она стучит по двери рукой и плачет.

Эмили! Пожалуйста! Эмили, прошу тебя! И падает на пол, закрыв лицо руками. Я не знаю, что делать! – в рыданиях обращается она ко мне или, может быть, к самой себе. Скажи мне, что делать!

Я пытаюсь представить этот момент, когда он наступит. Я не буду цепляться. Я не стану крепко удерживать сестру. Все хорошо, скажу я, ты цела, твои страдания окончены! Тогда она затихнет и улыбнется; и мы обе будем покойны.

Эм сегодня упала, забирая почту. Швейцар занес ее в лифт, чему она, я уверена, сопротивлялась. От этого происшествия она стала белее снега и еще изнуреннее. Взгляд ни на чем не задерживается, все внимание приковано к вдохам. Не знаю, с нами ли она еще или уже там. Боюсь ее лица, стиснутого и страшно побледневшего, огромных черных кругов под глазами. Ночью она не смогла открыть дверь гостиной! Сейчас я сижу в коридоре возле той самой комнаты, и единственное мое утешение – холодный пол, я прислушиваюсь к любому звуку, который не связан с напольными часами и собакой. Я бы спала у ее ног, но боюсь закашляться и нарушить ее покой, которого осталось немного.

Она встает, и я выдыхаю. Она одевается, но ей нужна помощь с пуговицами. В горле хрипит. Она берется за шитье и не может сдвинуть нитку. Способна только дышать.

Доктора, кричит Лотта, Эмили, умоляю тебя, пожалуйста, доктора!

Я очень тебя люблю, Эм, хочет этим сказать она. Неужто ты меня совсем не любишь?

Я смотрю в свою книгу, но не переворачиваю страницу.

В полдень Эм совсем забыла про обед, время мучительно тянется, один мучительный вдох за другим. Мы с Лоттой делаем вид, что шьем, читаем, а на самом деле только смотрим и ждем.

Я прилягу ненадолго, говорит Эм, которая никогда не ложилась днем.

Она ложится на тетушкин диван, который был диваном Бренуэлла. Это смертельный диван: никто из лежавших на нем не выжил. Лотта подбегает и снимает с нее крошечные туфельки, ноги у Эм ужасно горячие и маленькие. Она пытается отмахнуться от Лотты.

Эмми, шепчет Лотта, опускаясь перед ней на колени, дорогая Эмми, скажи, что мне делать.

Но Лотты как будто бы нет. Эмили ничего не видит.

Лотта бросает на меня обезумевший взгляд и выскакивает из дома. Не представляю зачем, разве что найти врача на улице. Я здесь, Эм, шепчу ей. Я всегда буду рядом, однако она не слышит мой тихий шепот. Брать ее за руку нельзя, обнимать тоже. Как же мне быть?

От сестры осталась тень, дрожащая тень, лишь запятая отделяет ее от вселенной, а с другой стороны: ничего! Я не вынесу! Вот он, вот этот момент – а дальше: ничего! Эмили, я плачу! Эмили! Посмотри на меня!

Лотта возвращается с розовыми тюльпанами. Может, что-то живое поможет выжить и моей сестре, так она думает. Она не дает ей цветы, потому что рука дрожит, а Эмили ничего не видит.

Я согласна на доктора, говорит она.

И снова Лотта убегает, в слезах. Я остаюсь рядом с сестрой.

Рот Эмили открывается с жутким видом. Я не могу ее отпустить, не могу!

Останься, Эмили! Останься! Пожалуйста, не уходи!

Кто увидит меня, когда тебя не будет, кто услышит? – вот что я имею в виду.

Нет-нет-нет-нет-нет! – кричу я!

Ей не хватает сил кашлять; ее тело вздрагивает, как листок, потом замирает и снова вздрагивает. Я хватаю ее за руку, чтобы она меня увидела. Я кричу, чтобы она услышала: кто же будет рядом со мной, когда придет мое время? Кто скажет: все хорошо, милая Энни, твоя боль уходит? Можешь ли ты сказать мне прямо сейчас: успокойся, Энни, я всегда буду с тобой? Скажи, пожалуйста.

Останься, молю я, хотя надо сказать: иди.

Останься, молю я, но ее уже нет.

Жизни поэтов, с. 85–86

Глава, в которой Эмили умерла

Ни слова больше

Глава, в которой заболевает Энн

Лотта настаивает, чтобы Энн освободили от обязанностей в канун Нового года в связи с ее, то есть Энн, предстоящим днем рождения: скоро ей исполнится двадцать девять! Пусть я и не самый умелый повар, говорит Лотта, но с тушеным мясом как-нибудь справлюсь! Мистер П. мне поможет. Энни, наслаждайся! Побудь королевой!

Мы твои подданные, говорит Лотта. Командуй!