Жизни сестер Б.

Я не такая замечательная, как вы думаете, говорю.

Он слышит вас по ночам.

Не могу уснуть, поэтому хожу туда-сюда. Пол скрипит, что тут поделаешь!

Пол его не волнует.

Вы прекрасно знаете, что лампочки, на использовании коих он настаивает, опасаясь пожара, светят слабо, и я не могу читать, зрение падает с каждым днем.

Лампочки его не волнуют.

Если бы его волновала я, он бы нашел утешение в том, чтобы утешить меня.

Это не в его духе, говорит он.

В его духе прислать бесплатного помощника, который расскажет о беспокойных ночах отца.

Я сам вызвался к вам зайти. Из любви к вам обоим.

Я все поняла, больше не буду мешать ему ночью своими воплями и стонами.

Этого, конечно, не произошло. Жаль, тогда можно было бы его возненавидеть. А в итоге он сказал: я рядом, если что-то понадобится, и я отвернулась.

Дорогой дневник,

Что за чудовище пишет в скорби? Чудовище которое не заботится о своих волосах пунктуации и одежде. Держу желтый блокнот под подушкой Брена, чтобы делать заметки о героине. Она в постели, ворочается и стонет. Она скорбит, но сожалеет ли? Только о зря потраченной жизни!

Бросаю блокнот на пол: умри, жалкая девчонка! Она могла чего-то добиться, но ее сдерживают – отсутствием воображения, защитником, который охраняет ее незначительность. В ней нет энергии, нет борьбы: она только отдает, всегда что-то отдает.

Зачем она встала с постели? Хоть кто-нибудь заметил ее отсутствие? Уж точно не тот, кого она любит! Страсть к нему она сохранила в груди, но та сочится из глаз. Да, в итоге он ее добьется, потому что так и бывает: у литературы нет ничего общего с жизнью, в ней бывают счастливые концовки, а жизни просто настает конец.

Эмили, будь она рядом, дала бы мне пощечину: проснитесь, сказала бы она, вставайте, вы обе!

В дальнейшем буду называть мою протагонистку Креветкой: такая же скрученная, вареная, в тоненькой оболочке.

Дорогой дневник,

Мне снилось, что ко мне пришел мужчина. Я наклонилась к нему, он сидел в кресле, а я перед ним на полу.

Я рассказала ему – про свою книгу, про сделанный выбор. После смерти Энни моя героиня обессилела. Она слишком долго лежала без движения и теперь не может встать.

Все получится, шепчет он и разглаживает мне волосы. Я не твоя сестра, не твой брат, но давай, расскажи мне о ней, и вместе мы что-нибудь придумаем. Все будет хорошо, моя дорогая, все наладится.

Я проснулась с криком! Никогда мне не познать такого – ни любви, ни дружбы, ни поддержки!

Дорогой дневник,

Мистер Пятипенс рад, что я встала с кровати. Подает мне рогалики, кладет на тарелку селедку. Я стараюсь сидеть ровно, но сил не хватает и голова снова падает на руки.

Он намазывает масло вдобавок к сыру, наверное, чтобы меня откормить: с каждым днем скорби я все больше худею.

Вы пишете, замечает он как бы мимоходом. Простите, но я видел, что привезли бумагу.

Стоит ли рассказать ему о героине, которую я хочу убить? Я буквально вырезаю ее портновскими ножницами. Меняя почерк, царапаю что-то на странице так, что, возможно, и сама потом не разберу.

Мистер Пятипенс очень серьезен: он не отводит взгляд: ждет ответа!

Ничего я не пишу, говорю.

Дорогой дневник,

Энни летает. Застенчиво хлопая крыльями, парит в высоте; взмахи крыльев приносят освежающий ветерок.

Брен тут, его тут нет. Мария заплетает Энни косы.

Нас обслуживает мужчина во фраке. Мелькают летучие мыши. Пахнет розами.

Они поворачиваются в ожидании.

Моя героиня, говорю я. Эм бросает на меня таинственный взгляд. Бренни вытирает мне лоб галстуком. Она обессилела, говорю, она не встает, я не вижу смысла в ее жизни!

Энни касается моей руки.

Чего она хочет, спрашивает она.

Наверное, хочет найти мужчину – должна же она этого хотеть, верно? Но вряд ли. Ей не хватает смелости встать, некому заставить ее подняться, придать ей сил.

Ей нужна мама, говорит Эм. Энни кивает. Все перешептываются.

Дорогой дневник,

У вас была мама? – спрашиваю у м-ра П., когда он заходит. Впервые я сумела надеть платье и причесать волосы, хотя ничто не скроет страдания на моем лице.

Ее звали Сара. А что?

Он неумело подметает пол, впрочем, много ли умений требуется, чтобы собрать гору пыли, тем более что не подметал никто уже несколько месяцев после смерти Энн?

Есть ее изображение?

В смысле, фотографии?

Да, я имела в виду фотографии, а не рисованные портреты-миниатюры.

Боже, ну почему с этим мужчиной так легко быть вспыльчивой? Потому что он все время рядом?

Он смеется.

Да, есть несколько фото. Хотите посмотреть?

Не особенно, говорю.

Может, он и смутился, но не подал виду.

Как же задать вопрос, который меня интересует?

Что она для вас делала? – спрашиваю, хотя это не то, совсем не то.

Да все, наверное. Все, что обычно делает мать. Кормила меня, держала в тепле, отправляла в школу. Ухаживала за мной, когда болел. И тому подобное.