Жизни сестер Б.

Лотта навещала Джонсов на выходных как минимум три раза. Помимо разговоров, а говорили они много, двое друзей в основном занимались пешими прогулками. Туфли у Лотты были удобные, но все-таки неподходящие для холмистой местности. В первый же визит ей предоставили мамины ботинки (хотя, как она отметила, их пришлось набить бумагой, поскольку у мамы Джонса были «огромные ноги для такой маленькой леди»). В тот первый вечер Лотта сказала гостям, что во врем прогулки они с Джонсом покорили новые земли, а наверху поставили флаг с изображением QWERTY-клавиатуры. «Эта земля будет принадлежать литературе!» – воскликнула она, и все за ужином поаплодировали.

Историк, присутствовавший в тот вечер, утверждал в письме, что вовсе не увидел в Лотте неуклюжую старую деву, вопреки своим ожиданиям; напротив, вид у нее был здоровый и ликующий, ведь она сумела расположить к себе друзей Джонса своим живым умом и воображением.

«Такого маленького человека я никогда еще не встречал», – добавил он.

Однако стоит отметить, что, по свидетельствам миссис Джонс, вечер был камерный, не более шести человек. Более крупные сборища, как нам известно, отнимали у Шарлотты слишком много сил. Поэтому неудивительно, что второй ее визит оказался не столь успешным: как отметила миссис Джонс в своем ежедневнике: «Утомительно было пытаться включить эту Бронти [sic] в разговор, так как она все время отводила взгляд, когда к ней обращались. Вдобавок она, похоже, не разбирается в столовых приборах».

Несмотря на некоторые затруднения, Лотте настолько понравились эти визиты, что к концу июля она решила положить им конец. «Вы даже не представляете, – писала она, – какое отчаяние я испытываю, возвращаясь в свой дом. По силе оно сравнится с радостью от посещения вашего поместья. Вы с матерью заботитесь обо всех моих нуждах, включая те, о которых я и не подозревала до встречи с вами (потребность в беседе, понимании, обществе). И все же мое место дома: я не могу обманываться насчет собственной судьбы, даже на одни выходные в месяц, если после этих радостных дней последуют четыре недели одиночества, мой организм просто не осилит подобную аритматику [sic]».

Итак, визиты прекратились – на время.

Но электронная переписка продолжалась. В сообщениях от Лотты, которые дошли до нас, настрой у нее игривый: дает ему прозвища в зависимости от настроения – Медведь-Великан или Мистер Пьянчужка. Она выводит общение на новый уровень дурачеств, а он не противится (из его ответов сохранились немногие): она описывает сон, в котором играет Санчо Пансу при Джонсе в роли Дон Кихота, и они нападают на супермаркет с дубинками из хлеба. Он превзошел ее во сне, где они были солдатами-крестоносцами, которые останавливаются на пляже, чтобы заняться художественной гимнастикой. Здесь мы снова видим раскрепощенную Лотту, почти счастливую, почти беззащитную, а не мрачную и молчаливую, какой она обычно всем представляется.

Джонс, вероятно, единственный из ее знакомых за пределами семьи, с кем она могла снова побыть ребенком. Когда мы читаем об их шутливых планах написать детскую книгу о «Мистере Цок-Цок, который надел носок наискосок», то вспоминаем, как шестилетняя Лотта фантазировала, играла и сочиняла истории с Бренуэллом, а затем и с сестрами, и как сильно она скучала по совместному творчеству.

И хотя Джонс поощрял игривость Лотты, воспринимала ли она его как друга и товарища по играм или же питала к нему более сильные чувства? Можно только предполагать, потому что Лотта себя ничем не выдает. Джонс тоже. Он отказывается от публичных заявлений о ней и не готов предоставить их переписку.

Наверняка нам известно лишь то, что какое-то время они с удовольствием подшучивали друг над другом. Возможно, чтобы поддержать Лотту во время депрессии, чтобы помочь ей не сдаться, пока не будет готов роман «В.». Или чтобы ценный редактор не испытывал нетерпения. Быть может, именно на таких практических аспектах и основывалась их переписка. Или на дружбе, не будем забывать о дружбе! Или на скуке – каждому из них могло быть скучно в своем маленьком мирке. И друг друга они успели узнать намного лучше других.

Три аргумента говорят в пользу того, что Лотта действительно питала чувства к Джонсу.

Во-первых, ее острая в этом потребность. Вместе с удовольствием от переписки появилось знакомое мучительное ожидание. Мы помним по рассказам Лотты, в каких муках она ждала от профессора «писем, отправленных авиапочтой, скудных во всех смыслах». Быстрота электронной почты только усилила ее страдания. Раньше она спешила на почту, желая убедиться, что письмо будет отправлено до вечера, а затем, после небольшой передышки, бежала туда снова. Теперь она лишь нажимала «отправить» и сразу принималась ждать! Ведь он же сейчас онлайн – так почему не отвечает?

«Я крыса, – писала она в дневнике, – обученная жать носом на кнопки. Взамен получаю зернышко. Только теперь кнопка бьет электричеством, и я падаю на пол, но все равно продолжаю нажимать, ведь мне нужны зерна – иначе я не выживу».