Жонглёр

– Зависти и жадности безумно мало для того, чтобы, попирая смерть, уничтожать врага, пришедшего на твою землю. Они выжигают жадин изнутри, потрошат их, как рыбу или дичь. Чувства, двигающие завистниками, рано или поздно кончатся, не толкнув их обладателя на что-то мощное, светлое. Увидел, зажегся, побежал, отобрал, а радости – пшик и вонючий парок вокруг. Через два вдоха кончится и останется опустошение, причём больше и страшней предыдущего. Страшные увечья и ужасные сны, вот основная добыча. И что – снова вращать головой, искать кусок пожирней? Животного, звериного в этом много. Такие люди мне не интересны. Жалеть их – только время зря тратить, которого у меня и так в обрез. Мне с ними скучно. А писать о них и подавно. Если всё переложить в слова, может быть и выйдет похоже, но зачем же на грязь, слизь и вонь время и силы тратить? Для некоторых жадность это большое, крупное чувство, полностью заполняющее их душу. И не потому, что оно такое большое, а из-за того, что душонка у них мелкая. Плевком перекроешь. Так что пишу только о тех, кто удивляет и восхищает меня самого. Может, слишком наивно думаю, неумело пишу, но искренне. Нравятся мне те, кто малой кучкой опрокидывает тирана, несмотря ни на что спасает своих близких, помогает слабым. Такие люди редкость, но они интересны. Их можно слушать часами. Как, например, Евгения Максимова.

– А у тебя позиция, – восхитился неожиданному, но выверенному объяснению собеседник. – А Максимов – кремень мужик! Это ты точно подметил. Искру такую высекает, что пробирает до основания. С ним и в ад не страшно, и в раю не пропадёшь. Чистый и цельный человек. – И неожиданно протянул Фирсанову руку: – Меня Владимиром Семеновым зовут.

– Ну а я – Леонид Фирсанов. Но ты уже знаешь.

– Ты не переживай. Неверно я на тебя насел.

– Да ладно, с кем не бывает.

– Я вообще-то добрый. Может, устал, а может, вчерашняя атака опустошила. Во, смотри! Но не «рисуюсь», как ты сказал, а рисую.

Заглаживая свою вину, Владимир вытащил из плоской холщовой сумки тонкую стопку листков. Это было несколько очень экспрессивных карандашных набросков. Казалось, что людей захватили в процессе. Никто не замирал, не заглядывал в глаза, позируя художнику. Вот солдат с винтовкой наперевес вставал из окопа. И было понятно, что, сделав шаг, он обернётся и крикнет: «За мной, братцы!» Вот Евгений Максимов что-то очень напряжённо высматривает на передних рубежах. Через мгновение он опустит бинокль и отдаст приказание. На третьем рисунке вёрткий боец встречал штыком вставшую на дыбы лошадь. Ясно проглядывало выражение удивления и отчаяния у всадника, который уже летел спиной на землю. Тот, кто останавливал английского кавалериста, был излюбленной моделью Семенова. Вот он поймал его во время умывания. Парень зачерпнул горстью воду, но донесёт ли он её до лица или бросит в того, кто рисует, было непонятно. Но лукавые бесенята в его глазах просматривались слишком отчётливо. На одном рисунке он же танцевал перед костром. Он то ли приседал, закладывая очередное лихое коленце, то ли вставал, окончив па. Было столько свободы, удали и неподдельного куража в этих движениях. Пламя выхватывало горящие глаза, улыбки зрителей и пальмы на заднем фоне.

– А можно мне послать их в редакцию вместе со своей очередной статьёй? – не веря в положительный ответ, попросил Леонид.

– А почему бы и нет? Я таких настругаю – будь здоров! Вот только бумаги у меня маловато.

– Зато у меня завались. Пойдём, поделюсь. Или…

– Я Витьку из нашего отряда приводил, он на гвоздь напоролся, ногу разнесло, что твоё полено. Антисанитария жуткая, – ещё раз озвучил он Кусковскую мысль. – Так что в строй ему не скоро. А я свободен, как ветер. Пока.

– Тогда прошу ко мне, – и пригласил рукой художника следовать за собой. И тот с удовольствием последовал приглашению.