Жонглёр

А Владимир рванул в другую сторону, туда, где на насыпи был его лучший друг. Петя нелепо лежал, подвернув под себя ноги, а вокруг уже натекло большое пятно слишком алой крови. Ему разворотило живот пулемётной очередью, кишки припорошило песком и пожухлой травой, но Цыганков был ещё жив. Он царапал ногтями землю. Семенов опустился на колени, приподнял и прижал к себе товарища. У Пети изо рта кровавыми пузырями пошла пена. Он пытался что-то сказать. Владимир приблизил ухо к губам.

– Влёт достали, гады, – едва удалось разобрать.

Семенов увидел, как его друг, его несравненный и лучший друг хватанул воздух открытым ртом. Вспух большой кровавый пузырь с побежавшими по нему переливами, через мгновение он противно лопнул. Глаза Пётра застыли и остекленели, в самой их глубине чернота стала превращаться в серые кристаллы пустоты. Зрачки расширились и перестали реагировать на свет, к которому вознеслась душа.

Слезы душили Владимира. Он завыл, прижимаясь к окровавленному брату и другу. Покачавшись, он услышал выстрел. Как во сне, бережно положил Петю на землю, вскочил, схватив винтовку, и неуклюже помчался по камням насыпи к перевернувшимся вагонам.

Ворвавшись с горящими глазами и перекошенным лицом в затихающую схватку, Владимир быстро отыскал жертву и вцепился в несопротивляющегося стрелка мёртвой хваткой. Ударом ноги поставил на колени и вскинул винтовку.

– Семенов, отставить!!! – остановил его штабс-капитан. Владимир застыл и с нечеловеческим оскалом повернулся к бегущему Шульженко.

– Они Петю убили! Порешу!!! – неестественно высоко взвизгнул Семенов.

– Не сметь! Он пленный! – прозвучал грозный приказ.

Семенов бросил винтовку и пошёл прочь, развернувшись, исчез в высокой траве. Там он стал кататься и жутко выть. Потом затих и направился к телу Цыганкова.

Английские «новшества» этой войны – пулемёты, шрапнель и бездымный порох – превращали солдат в низкосортное пушечное мясо. Триста выстрелов в минуту превращали бойца в кровавый обрубок меньше чем за три секунды. Бездымный порох придавал снарядам и пулям большую скорость, шрапнель – косила целыми подразделениями. Пули «дум-дум» со смещённым центром тяжести пустяковую царапину превращали в тяжелейшую рану, грозящую неминуемой смертью от потери крови. Иной смысл приобрела поговорка: «Пуля дура, а штык молодец!» Сабельные и штыковые атаки постепенно теряли актуальность. На бурской стороне погибших становилось всё больше и больше, а поражения приобретали черты ужасающих. Бурская армия окопалась и встала.

Медперсонал санитарного отряда Российского Общества Красного Креста и Русско-голландского походного лазарета падал в изнеможении после каждой фронтовой операции. Обеим сторонам впору было увеличивать похоронные команды, поскольку работы у них становилось, в буквальном смысле слова, по горло, от сражения к сражению. Если раньше колото-резаные раны оставляли солдатам шанс пускай на убогую, но всё-таки жизнь, то теперь его почти не было, несмотря на мастерство врачей и заботу медперсонала.

О провальной операции по захвату бронепоезда Фирсанов узнал одним из первых и кинулся в расположение Европейского легиона. Диверсионный отряд понёс серьёзные потери. Как же не хватало погибшего ранее поручика Покровского!

Вчерашним утром эти люди пели и шутили, а теперь лежали с побелевшими и заострившимися лицами. Надсадно кричащих первыми доставляли в операционные. Кто-то беззвучно лежал с закрытыми глазами, лишь редкое дыхание и крупные бисеринки пота выдавали в нём жизнь.

«Упокой, Господи, души усопших Раб твоих, и прости им согрешения вольные и невольные, и даруй им царствие небесное яко благ и человеколюбец!» – услыхал Леонид заупокойную молитву, которую произносил над погибшим уцелевший в кровавой мясорубке боец с перевязанной рукой.

На ватных ногах, подавляя рвотные позывы, с широко открытыми глазами Фирсанов брёл по расположению легиона. Со всех сторон несло пороховой гарью, кровью и сладковатым запахом разлагающейся человеческой плоти.

– Трансвааль, Трансвааль, страна моя!
Ты вся горишь в огне! —

непонятно откуда ветерок принёс слова песни, звучащей нелепо в этом хаосе стонов, молитв и предсмертных хрипов.

По мере того как солнце опускалось к горизонту, вопреки надвигающейся прохладе сладкие и густые запахи разложения становились гуще. Впервые в жизни Леонид столкнулся со всеми ужасами войны сразу. Картинки стали осязаемыми и ужасными в своей неприкрытой, липкой наготе. Ему казалось, что за своё любопытство он поплатился, опустившись вместо Орфея в ад. Переживания прошлого показались ему пошлым визгом сопливого студента-декадента.

– Под деревом развесистым
Задумчив бур сидел
О чём задумался, детина,
О чём горюешь, седина? —

монотонно тянул сорванный голос.