Жонглёр

При виде очередного трупа или шевелящегося кровавого месива на носилках Леониду хотелось кататься по земле, рвать волосы и протяжно выть на одной ноте, чтобы внутренним надрывом хоть как-то заглушить окружающую боль. Но это никак не исправит произошедшего. Вдруг обгоревший обрубок в грязных бинтах махнул ему.

– Чем помочь? – подскочил Леонид.

– Грамотный? – корреспондент кивнул. – Напиши домой.

Фирсанов выдрал лист из блокнота и приготовил карандаш. Затихая от усталости, прерываемый частым кашлем, солдат продиктовал удивительно доброе и хорошее письмо. Получалось: он жив-здоров, до снарядов далеко, они в резерве, а война – скука смертная. Автора больше интересовало, когда начнут посевную, здоровье жены и родственников. Половину письма занимали приветы и пожелания здравствовать многочисленной родне. В конце вдруг возникла приписка: «Если, дорогая моя Любовь Петровна, случится со мною какое-нибудь печальное недоразумение, то вы, моя милая жёнушка, свободны и вольны устраивать свою жизнь по своему усмотрению. За сим остаюсь вам верным мужем и любящим отцом нашим чадам».

Едва закончили письмо, боец со стоном схватился за раненую ногу. Леонид, разволновавшись, стал выводить адрес, но карандаш вылетел из рук и, проявляя своеволие, запорхал как бабочка. Руки, помимо воли, подхватили этот танец. Закончив укрощение, Леонид увидел широко распахнутые от удивления глаза.

– Ещё, – попросил солдат.

Леонид показал несколько фокусов с карандашом, потом с бумажным шариком и листком бумаги.

– И нам покажи! И нам! – понеслось с разных сторон. Он ходил между ранеными и показывал фокус за фокусом. Бородатые и усатые дядьки мгновенно превращались в самых обыкновенных детей с огромными глазами, зачарованно глядящими за тем, кто их беззлобно обманывает. Интерес и удивление были такими, что раненые забывали о боли.

– Горюю я по родине,
И жаль мне край родной.
Сынов всех девять у меня,
Троих уж нет в живых,
А за свободу бьются
Шесть юных остальных, —

поперёк происходящему уныло долдонил своё неизвестный певец.

Теперь Леонид прекрасно знал, как из человека уходит жизнь, и видел, как стекленеют некогда весёлые глаза. Он мог поведать любому о нарастании шелеста шрапнельного снаряда над головой и желании жрать землю, лишь бы быстрей окопаться в ней. Знал и понимал, как страх может вывернуть всего наизнанку до судорог, до рвоты.

– А старший сын – старик седой
Убит был на войне:
Он без могилы, без креста
Зарыт в чужой земле, —

продолжал рассказывать историю певец.

Отпевали погибших в бою и только что скончавшихся раненых. Мёртвым клали пятаки на глаза, складывали на груди руки, вставляя зажжённые свечи.

Густой, красивый, но исполненный боли и страдания голос упорно выводил:

– А младший сын – тринадцать лет —
Просился на войну,
Но я сказал, что нет, нет, нет —
Малютку не возьму.
Отец, отец, возьми меня,
С собою на войну —
Я жертвую за родину
Младую жизнь свою.

Наконец корреспондент определил, с какой стороны доносится песня, и поспешил на звук.

– Отец, не будешь ты краснеть
За мальчиков в бою —
С тобою сумею умереть
За родину свою!.. —

голос тоскующего стал громче.

За толстой акацией Фирсанов наткнулся на Владимира Семенова. Он сидел на коленях прямо на земле и раскачивался в такт песне.

– Ты в порядке? – оторопев, спросил Леонид.

– Петьку на закате похоронил. Теперь невесты не найти, – пожаловался Владимир.

– Какой невесты?

– Красивой, чернобровой, – мазнул художник пустым взглядом по лицу Фирсанова. Тот растерялся, совершенно не понимая, что делать в такой ситуации. Человек сошёл с ума? Или схлынет горе, разум вернётся?

– Пойдём, я тебя в госпиталь отведу, – предложил Леонид. Но художник никак не отреагировал на предложение, а продолжил необычное поминовение погибшего друга.

– Я выслушал его слова,
Обнял, поцеловал
И в тот же день, и в тот же час
На поле брани взял.

Фирсанов понял, что ещё одна минута, проведённая рядом с Семеновым, его самого лишит разума. Он спешно пошёл в глубь лагеря. Распуганные криками раненых, обозных и врачей, стали возвращаться птицы. Но теперь, изредка, к их неуместному весёлому щебетанию добавились мерзкие крики грифов-стервятников. Грязно-бурое пернатое воинство знало всё наперёд и готовилось к богатой трапезе. Они сизыми шишками расположились на ближайших деревьях и принялись ждать. Что-что, а ждать они умели.

– Однажды при сражении,
Отбит был наш обоз,
Малютка на позицию
Патрон ползком принёс, —