Жребий изгоев

Солнце уже катилось к закату, а от воды ощутимо потянуло осенним холодом. Калика встал и потянулся – задремал невольно, пригретый редким осенью теплом, теперь как бы старые кости не разломило. Покосился на реку – и уставился с плохо скрытым любопытством. Снизу, с киевской стороны, к вышгородским вымолам приближалась третья лодья. Такая же нарядная, как и первые две.

Не иначе, как третий Ярославич пожаловал, – подумалось калике. Он, словно нехотя, задержался, глазея на спускающегося по сходням переяславского князя – тонкий в кости, с пронзительным взглядом умных глаз, тот был один, только с десятком воев. Да и то сказать – его Переяславль на самой степной меже стоит, у Степи – словно кость в горле, там каждый вой на счету. Должно быть и сына в городе оставил – хоть и всего двенадцать лет сравнялось мальчишке, а всё же князь. С князем, даже с малолетним, в граде и в бою воям спокойнее, чем с самым умудрённым годами воеводой. Князю от богов даже в детском возрасте недетский разум дан. Потому и получают малолетние князья престолы в двенадцатилетнем возрасте, потому и рати в таком возрасте водят. Вон, Святослав-то Игоревич в три года на древлян ходил с ратью, и сам первым копьё метнул, открывая битву…

Калика вновь вздохнул – эва куда его мыслями-то унесло, аж до богов да Святослава Игоревича. Ох, не зря когда-то говорили ему умные люди – возносишься ты чересчур… растекаешься мыслью по древу…

Переяславский князь, меж тем, быстро вскочил в седло и, гикнув, погнал коня плетью. Скакун сорвался с места и птицей улетел к детинцу – Всеволод не собирался дожидаться дружины. Не маленькие, сами доберутся, а Изяславичи на то и поставлены, чтоб разместить приезжих погоднее. Конечно, князь всё это проверит – но так, чтобы и со стороны не видно, и чтобы свои вои заметили, оценили и не забыли.

Калика вдруг споткнулся, словно что-то понял.

Остановился, глядя на круто вздымающиеся стены.

Понял.

Постарелый, но верный ум былого воя и былого гридня Колюты, нынешнего калики, сработал верно, выдернув из цепкой памяти, помнившей невероятное количество людей, в том числе и князей то, что нужно.

Ланка.

Волынская княгиня.

Солнце садилось, окрашивая лес на окоёме в кровавый багрец.

Собрались наутро в княжьем терему.

Изяслав пытливо, из-под нависших бровей, разглядывал братьев. Давно не виделись они, давно… Не меньше года, пожалуй, прошло, с той поры как младшие Ярославичи наезжали к нему в Киев. А уж их детей он видел и вовсе давно… При мысли о сыновцах Изяслав невольно поморщился – вот уж кого не стоило Святославу тащить в Вышгород, так это своих младших сыновей – достало бы и одного Глеба. Добро хоть прямо на снем догадался их не приводить.

Глеб сидел за спиной отца, изредка подымая голову, взглядывая на дядьёв, и тут же опускал голову вновь. Мальчику стыдно, – понял великий князь и позволил неуловимой (как бы не заметил да не обиделся Святослав, и без того с ним порой говорить непросто) усмешке проскользнуть по губам. Ничего, у Глеба всё впереди… научится ещё отличать отданное Судьбе от позорно выпущенного из рук.

Сам Святослав глядит весело и открыто, но всегда готов опалиться, почуя обиду для своей чести или гордости.

А вот младший, Всеволод, тревожит. Ещё молодой, но уже себе на уме – никогда не скажешь, что он затевает.

Плохо.

Прошло всего-то одиннадцать лет со смерти отца, а меж братьями уже так мало понимания. И не дай бог, начнётся…

Изяслав невольно содрогнулся, вспомнив отцовы рассказы про войну со Святополком и гибель отцовых братьев… Не дай бог. Потому и нынешнюю усобицу надо задавить в самом зародыше.

Любой ценой?

А что – и любой!

Однако молчание затягивалось. Пора было и начинать. А начать некому, опричь него, великого князя.

– Сегодня собрались мы, братья… – начал Изяслав, пристойно кашлянув.

– Ради тех мерзавцев, что посягнули на родовые земли! – громыхнул Святослав, пригибаясь, словно барс перед прыжком. Его голубые глаза горели холодным огнём. Всеволод метнул на среднего брата быстрый, ничего не выражающий взгляд и потупился.

– Известно, ради того мы и собрались, – словно не замечая выходки Святослава, продолжал киевский князь. – Что будем делать, братья?

Первое слово, по старинному обычаю, надлежало сказать Всеволоду, как младшему.

– Я сначала хотел бы подробнее послушать о деле, чем сотрясать воздух, – негромко сказал переяславский князь, отщипывая виноград от большой кисти на серебряном блюде. Виноград был не греческий, свой, с Тивери[1]. Но неплохой.

Взгляды обратились к Глебу, окончательно вогнав парня в краску. Тьмутороканский князь приподнялся было с лавки, но великий князь остановил его коротким движением руки. И тогда Глеб заговорил сидя.

Про первое нападение Ростислава.

Про измену тьмутороканской господы.

Про отцову помочь и отступление Ростислава.

Про вторую потерю престола.

Когда Глеб смолк, на несколько мгновений пало молчание.

– Ростислав так легко взял Тьмуторокань только потому, что Глеб остался с ним один на один, без моей помощи, – процедил Святослав.