Жребий изгоев

Ростислав глядел исподлобья – на душе было смурно и смутно. Вся дружина уже знала про то, что сотворилось на Волыни. Разве скроешь? Небось и в городе уже знают, – подумал раздражённо Ростислав, вспомнив сочувственное лицо Колояра Добрынича – городовая старшина со старшей дружиной, тоже смурной и смутной, сейчас пировала за стеной, в гридне.

Больше того – наткнувшись на понимающий взгляд полоцкого гридня, Ростислав вдруг понял – и этот знает! Стало быть, и Всеслав – знает?! Откуда? Или Владей уже здесь, в Тьмуторокани прослышал?

Прояснилось скоро, как только разговор затеялся.

– Княже Ростислав Владимирич! – Владей откинул со лба сползший чупрун, первым бросив играть в гляделки. – Всеславу Брячиславичу ведома твоя нынешняя незадача…

– Откуда?! – хмуро бросил тьмутороканский князь.

– У господина в Киеве есть свои люди, – пожал плечами полочанин. – Прознали они, что Ярославичи твою семью взяли, вот весть и прислали в Полоцк.

– В Полоцк, значит, – процедил князь, сузив глаза. На миг в душе встала буря – отчего это у полоцкого князя повсюду свои люди?! А у него… И почти тут же гнев сменился подозрением – а честно ли играет с ним полоцкий князь?! Уж не целит ли он сам на Киев?!

– Ты потому и приехал? – спокойно (очень спокойно!) спросил Ростислав.

– Не только, княже Ростислав Владимирич, – гридень едва заметно (не оскорбить бы князя) шевельнул усами в усмешке. – Не только.

– Чего хочет Всеслав Брячиславич? – отрывисто бросил наконец Ростислав.

– Господин всё, чего он хочет, изложил тебе, княже Ростислав Владимирич, ещё когда вы с ним виделись в позапрошлом году на Стыри, – сухо ответил гридень, неотступно глядя князю в глаза. Сухость эта и остановила Ростислава, готового уже и вспылить, и огрубить, и закричать даже, топая ногами. Остановила и остудила. Приподнявшийся было на лавке князь упал обратно и бросил устало, укрощая и гнев, и подозрительность (после, всё после!).

– Прости, гриде…

Владей только отмотнул головой и сказал деловито:

– Господин мой, Всеслав Брячиславич хочет рассказать тебе про свои намерения.

– Какие намерения?! – процедил Ростислав, снова наливаясь гневом. Какие ещё намерения, когда его (его, Ростислава!) дети – в полоне у Ярославичей! Враз путы надел великий князь Ростиславу.

– Через которые ты сможешь своих детей вызволить, – отрезал Владей, сжав губы и сверля князя неотрывным пристальным взглядом.

И снова остыл Ростислав Владимирич и впился взглядом в посла – надо было дослушать.

Застолье сдержанно гудело – пирующие не шумели, уважая горе своего князя. Про похищение Ростиславлих детей и впрямь уже знала не только старшая или младшая княжья дружина, и даже не только городовая господа – знала и вся Тьмуторокань. И на улицах сейчас там и тут сбивались возбуждённые кучки градских, размахивали руками, кто-то что-то кричал, кто порывался пойти в детинец, чтобы что-то (что?! неведомо!) сказать своему князю. Своему! Которого они уже дважды всадили на престол вопреки северским князьям и самому великому князю! Сейчас уже и не помнилось, что весной князю пришлось оставить город именно потому что они сами и не захотели за него стать против Северской земли.

Горячих охлаждали и одёргивали более здравые или более трезвые.

Вышата Остромирич невольно усмехнулся, вспоминая виденное на улицах города.

Дурачьё.

Только и дела да заботы князю, что с ними, градскими толковать про свою беду.

Кто-то незаметно, почти нечувственно коснулся рукава княжьего пестуна. Вышата скосил глаза и поймал преданный взгляд холопа.

– Ну? – спросил почти неслышно, прикрывая губы поднесённой чашей. – Слышал?

– Слышал, господине, – так же едва слышно ответил холоп, почти касаясь губами уха гридня. И зашептал.

Если бы кто со стороны и глядел пристально на ближнего княжьего гридня, так и тот не смог бы увидеть в том ничего особенного.

Ну шепчет что-то холоп господину на ухо.

Ну отвечает что-то гридень своему слуге.

Ну и что?

А то, что помертвел гридень лицом да губу закусил, словно бы в досаде, так и причины какие быть могут. Мало ли что на дворе Вышатином приключиться могло?

Вышата с пира воротился мрачнее тучи.

Ходил из угла в угол по горнице, гневно сопя, швыряя по углам сряду, плеть с дорогой костяной рукоятью забросил неведомо куда, кошку с дороги отшвырнул пинком, так что забилась под лавку с жалобным мяуканьем.

– Да чего у тебя стряслось-то такое? – добродушно спросил Порей. С братом они до сих пор жили в одном терему, благо и семьи у обоих было небольшие, и слуг привыкли держать помалу – обходились сами. А для дружин места хватало. Хотя иной раз и сами не понимали, где Вышатин вой, а где – Пореев. А сами вои навыкли слушать обоих гридней, благо до сих пор братья ссорились редко и мало. А вернее сказать – вообще не ссорились.

Вышата в ответ злобно покосился, фыркнул неизрасходованным гневом.

Сказать про то, что сумел подслушать в княжьем терему верный холоп?

Про то, что по весне Всеслав ударит снова, только на сей раз не на Плесков и не на Киев, а на Новгород.