Жребий изгоев

Витко попробовал счесть в уме – не выходило. Мысли путались. Крепко по голове приложили…

И вдруг вспомнил.

– А… Корочун скоро?

– Так через пять седмиц же! – опасливо ответил Неустрой, опуская ноги с лавки на пол.

– Че-го?! – Витко рывком сел, зарычав сквозь зубы от боли. – Надо к князю скакать немедля!

– Куда? – не понял парнишка. – В Тьмуторокань, что ли?

– Конь есть? – отрывисто спросил гридень, спуская ноги с лежанки.

– Какой тебе конь ещё? – изумлённо воскликнул Неустрой, глядя на Витко расширенными от страха глазами. – Да тебя ветер повалит прямо на крыльце. Куда тебе ехать сейчас?

– Я… мне в Полоцк надо! – бормотал гридень, цепляясь за стену, чтобы встать с застелённой шкурами лавки.

– Да ты отлежись хоть до утра! – воскликнул Керкун, появляясь в дверях. – Куда тебе ещё ехать-то на ночь глядя?!

Ноги Витко подкосились, и он упал обратно на лавку.

– Вот так-то лучше, – удовлетворённо проговорил хозяин, набрасывая на гридня рядно. – Ты, болезный, сейчас поешь и спи. А я сына пока за конём пошлю.

– Княжья служба, – шептал Витко, цепляясь пальцами за руки хозяина и сам плохо понимая, что он говорит. – Не найдёшь коня – пешком пойду, сдохну по дороге, на твоей совести грех будет… А за князем полоцким не пропадёт…

– Не пропадет, не пропадёт, – соглашался Керкун, не соглашаясь. – Куда тебе скакать? Тебе отлежаться надо.

Отлежаться было надо, это Витко и сам понимал – если сейчас ему сесть на коня, то и до Белой Вежи не доберётся, не то что до Полоцка или даже и до верховьев Донца. Гридень, наконец успокоился, и Керкун, качая головой, вышел их хорома.

– Есть-то ты хочешь, нет? – переспросил Неустрой, по-прежнему глядя на Витко во все глаза. Гридень сглотнул, прислушался к ощущениям, понял: да, и правда хочет.

– Хочу, – вздохнул он, но Неустрой, не слушая его, уже исчез за дверью. Богато живёт Керкун, – повторил про себя Виток, чувствуя, как начинают мешаться мысли, – вон и жило надвое разделено, его в отдельной горнице держат.

Воротился мальчишка скоро; круглый плетёный поднос ломился от еды. Большая миска с пшённой кашей; пареная репа; жареное мясо; кувшин с квасом (Витко угадал его по густому и ядрёному хлебному запаху); нарезанный большими скибками ржаной хлеб; дымящаяся чаша горячего сбитня, источающего сладкий и пряный медовый дух. Витко слабо усмехнулся:

– Да я же и за два дня это всё не съем…

Однако же взял с подноса чашу и залпом выпил. Сбитень горячей волной прокатился внутри, прогревая до самых кончиков пальцев на ногах. Желудок тут же проснулся и застонал, требуя еды. И Витко, сам  себе удивляясь, набросился на кашу.

– А кто такая Божена? – спросил вдруг Неустрой, глядя на то, как ест Витко с лёгкой добродушной усмешкой – видно, не раз доводилось выхаживать раненых. Донская русь, бродники-«козары» сидят в самой глотке у Степи, им в привычку должны быть и кровь, и смерть. – Ты звал её, когда бредил.

Виток от неожиданности едва не подавился откушенным куском репы, но всё-таки прожевал и ответил, глотая:

– Жена.

– А она где? Далеко?

– Далеко, – немногословно ответил гридень.

– Очень далеко? – не отставал мальчишка.

– Очень, – подтвердил Витко. – В Полоцке Божена.

Неустрой вытянул губы трубочкой, словно собираясь присвистнуть. Полоцк далече, – читалось на его лице.

– А что за женщина меня лечила?

– Мама, – ответил Неустрой и вдруг застеснялся, словно пойманный за невестимо какой детской игрой – все мальчишки его возраста отчего-то стесняются слова «мама».

Покончив с кашей и репой, Витко принялся за мясо.

– А тебя-то самого как кликать велишь? – не отставал мальчишка. – А то вой да гридень… как-то не по-русски это.

– Витком люди прозвали, – обронил полочанин. – А что гридень – это ты угадал. Гридень я. Полоцкий.

– Чего это тебя сюда занесло? – с жадным любопытством спросил Неустрой. – До Полоцка отсель вёрст с тысячу небось будет.

– Да почти что так, – задумчиво ответил Витко.

– А кто тебя ранил? – всё с тем же любопытством продолжал спрашивать парнишка.

Гридень несколько мгновений помолчал, потом всё-таки сказал:

– Нельзя мне про то. Князь сначала про то должен узнать.

Дожёвывая, вдруг понял, что зверски устал и хочет спать. В сон клонило ещё и с отвычки от обильной еды. Неустрой, заметив, что у гридня закрываются глаза, улыбнулся:

– Спи-ка, гриде. Тебе отдыхать сейчас надо.

Не обиделся, значит.

Глаза закрылись сами собой, и Витко заснул, краем сознания успев заподозрить, что Неустрой усыпил его нарочно, дабы не беспокоился и не метался излиха. Оставалось только выяснить, мог ли такое делать сын степного хуторянина, как он это умел делать. Но гридню было уже всё равно.

Он спал.

Вновь очнулся Витко уже утром другого дня. Долго лежал, глядя в собранный из грубо ошкуренных жердей низкий потолок. Попробовал пошевелиться – получилось. Стало уже легче настолько, что он смог подняться с постели и встать на ноги.