Жребий изгоев

– Ага, – кивнул тот, глотая. – Два раза. И мечом. Наконечники-то я вытащил и перевязал, а всё одно – праворучь меча не вздынуть. Левой я, вестимо, тож могу, только хуже.

– Звать-то тебя как?

– Шепелем зови, – хмыкнул мальчишка. – Тебя Деснивом зовут, я слышал.

– И чего вы не поделили-то с княжьими?

– А, – Шепель махнул рукой. – Долго рассказывать.

– Ну а всё ж таки?

– Они княгиню Ростиславлю захватили во Владимире, – ответил парень неохотно и замолк – видно, заново переживал то дело.

– Волынскую княгиню? – уточнил Деснив, удивлённо подняв брови. – Чего им с неё?

– Ну как чего? – пожал плечами вой. – Заложницей будет, и она, и княжичи. Чтоб не особо дерзил князь Ростислав.

– Так он же в Тьмуторокани!

– Он-то да. А вот жена – на Волыни. Была. Теперь в Киев небось увезут. Альбо в Чернигов… мы больше-то со Святославом черниговским воюем, да с сыном его, Глебом. Прямое дело им в залог княжью семью отдать.

– Мы, – не сдержал насмешки Деснив.

– Мы, – подтвердил, словно не замечая, Шепель. – Я у Ростислава Владимирича уже год в дружине служу.

– А здесь чего? Почему не у себя в Тьмуторокани?

– Весть от князя привёз семье, чтоб бежали в угры, да опоздал. Сам едва спасся.

Его перекосило, как от зубной боли.

Деснив смущённо крякнул, ёжась от холода – светало быстро и от реки всё сильнее тянуло холодом. Встал, влез на лодью, косясь на спящего хозяина, нашёл плотный суконный плащ и сапоги, спрыгнул обратно. Сунул в мешок каравай хлеба, вяленую рыбину, кусок сыра.

– Возьми. Всё не так холодно и голодно.

– Спаси боги, – Шепель уже поднялся на ноги. – Ну… встретимся, небось, коль боги доведут.

– Куда теперь думаешь податься?

– Не знаю, – обронил мальчишка. – Буду узнавать, куда семью княжью повезли. Может, смогу что сделать. Ну… прощай.

– Прощай, – кивнул Деснив, протягивая руку.

И долго потом смотрел вслед исчезающему в тумане заброде. Того по-прежнему шатало, и что-то говорило Десниву, что далеко тот уйти не сможет – даже если на погоню не нарвётся снова, то раны не дадут. Свалят невдалеке.

А может и свезёт. Парень жилистый, как ремень кожаный, такого враз не свалишь.

Помолиться бы за него, да только кому? Деснив – христианин, и достойно ли ему за язычника молиться? А языческим богам молиться он уже не умел. Забылось.

2. Червонная Русь. Волынь. Река Турья. Красный Яр. Осень 1065 года, листопад

Жарко.

Очень жарко. Почему так – вроде на дворе ревун-месяц, а не червень, макушка лета?

Солнце грозит пожечь и посевы, и людей, и их дома…

Это гнев Дажьбога за отступничество от веры…

– А-а-а-а… – что-то давит на грудь, мешает даже рукой шевельнуть.

– Ох ты, Мати-Мокоше, – горячий шёпот жжёт гораздо сильнее божьего гнева. – Опять повязку сорвал.

Женщина?

Кто ещё такая?

Не мама – это точно… Мама осталась там, на Дону… И отец, и брат…

Холодно. Дрожь пробивает насквозь, сводит ногу судорогой от холода. Холодны воды Луга в конце лета. Нынче и лето холодное, таких ещё не было на Руси до сих пор.

Вода несёт и несёт, холодными волнами захлёстывает с головой, жадно пьёт силы вместе с кровью, нещадно уходящей из ран. Неужто меня ранили так сильно – ведь всего две стрелы и было-то… Или не две?

Ничего не помню…

Вода Луга мутна. Течение несёт на полночь…

Нельзя!

Мне назад надо, во Владимир!

Сил едва хватает, чтоб прибиться к берегу, ломая ногти на пальцах, цепляясь за случайную корягу, выползти на песок.

Холод наконец уходит куда-то, сменяясь теплом. Но он уже знает – следом за теплом снова придёт жар.

– Ох, Мати-Мокоше, ну и проняло же тебя, парень, – опять какая-то женщина. Кто?

Шепель с усилием открыл глаза – в глазах туман. Да что же это такое – неуж ослеп?!

Но туман поредел, и вот из него выплыло лицо – женское. Точнее, девичье – длинная коса, почёлок… А самого лица пока что не различить.

В глазах снова прояснилось, и теперь Шепель уже смог разглядеть лицо. Точёный обвод, тонкий нос, светлые волосы и густые брови, тонкие тёмно-вишнёвые губы. Красавица – помереть и не уйти отсюда.

– Ты кто? – спросить хотел, а не вышло – в горле забулькало, засвистело. Шепель зашёлся в остром, режущем приступе кашля, в глазах снова потемнело.

Шепель совсем не удивился, когда в темноте отворилась дверь – вошёл отец. Откуда ты тут, отче? – хотелось спросить парню, но в горле сидел какой-то угловатый колючий комок.

Отец подошёл со свечой в руке, склонился над изголовьем. Черты его лица мешались и расплывались, узнать было трудно, но Шепель откуда-то знал, что это именно отец.

– Отче… – просипел он сдавленно.

– Ничего, сыне, ничего… – утешительно бросил отец, поправляя изголовье. – Всё пройдёт. Наша порода крепка, мало какая иная порода на Руси так крепка, как наша…

– Отче, не сердишься ли на меня?

– Что с князем ушёл, что ли? – удивился Керкун. – Да что ты, сыне… судьба знать такова твоя…

– Вас с матерью оставил…

– Так с нами же Неустрой ещё есть, – вновь утешил отец, садясь рядом с Шепелем на ложе, неловко провёл рукой по лбу. – Горячий-то какой…

Сквозь отцов голос то и дело прорывался тот самый, девичий…

Глаза закрывались сами собой.