Жребий изгоев

Мир вырастил. Знавал и ранее Шепель таких девчонок-сирот, которых мир-община вырастил. Те в четырнадцать лет уже замужем были, а то и не по разу рожали. Оно и ясно – это ведь парень-сирота после вырастет в справного мужика и воротит общине сторицей всё то, что она в него вложила. А с девки какой прок – потому и стараются побыстрее её сплавить замуж, чтоб сбыть с рук лишний рот. А тут… Нелюба до сей поры в отцовом доме хозяйка… или не в отцовом?

– А дом этот… – Шепель не закончил – ещё обидится опять.

– Дом отцов, – вздохнула девушка. – Дивишься, небось, какэто до сей поры не замужем, а вой?..

Шепель неловко смолчал. Нелюба криво улыбнулась.

– Всё было, вой. И замуж меня выдать хотели… за старшего старостова сына… корявого да рябого…

– И как же ты отбилась-то? – вырвалось у Шепеля с неложным удивлением – у деревенского старосты в таких делах власти не менее, а то и поболее, чем у самого князя.

– А я миру ничего не должна, – весело фыркнула Нелюба. – Они меня кормили только до тех пор, пока мне двенадцать не исполнилось, а после я им мёду столько принесла, сколько иной бортник года за три не найдёт. Вот и покрутились вокруг меня, да и отстали.

– А мёд-то откуда? – удивился Шепель ещё больше. Что и говорить – не девичье это дело – мёд добывать, бортничать.

– Медведи нанесли, – махнула рукой Нелюба всё так же весело. Тут уж Шепель переспрашивать не стал – про такое спрашивать не принято. Может, Слово медвежье знает она, может, ещё чего… – А после меня тиун боярский взять хотел…

Нелюба коротко и жёстко усмехнулась, и Шепель невольно поёжился – несладко, видать, пришлось тому сластолюбивому тиуну…

– Так ваша весь боярская? – спросил он и тут же пожалел о том.

– Ну да…

Разговор как-то сам собой увял. Кому любо признаться, что боярину дань несёшь? Хоть и не холопка, а всё же…

Мысли Шепеля сами собой воротились обратно к княгине и княжичам. Вестимо, убить их кияне не убьют – для того надо вовсе царя в голове не иметь. Хотели бы убить – убили бы прямо во Владимире, вроде как в бою. А тут – и угорский король вступится, и Ростислав тогда точно не простит и не пощадит. А сила за Ростиславом сейчас немалая.

Да только в заложниках теперь и княгиня, и княжичи… И кто им сейчас опричь Шепеля поможет-то?..

– Нелюбо… – позвал Шепель нерешительно. – А долго мне лежать-то?

Девушка глянула на него с любопытством.

– Чего это вдруг?

– Ехать мне надо… – сказал вой дрогнувшим голосом. – В Киев или в Тьмуторокань…

– Ох ты, беда мне с тобой… – всплеснула руками Нелюба. – Ошалел ты совсем, не иначе. Да тебе раньше, чем через месяц и на ноги-то не встать!

Шепель сжал зубы и отворотился.

– Га! – крикнул сам себе Шепель, рванулся, меч засвистел, рассекая воздух. Вой пробежал вдоль ряда воткнутых в землю толстых прутьев, остановился. Поглядел на прутья и довольно усмехнулся. Вместо них стояли короткие, косо срубленные пеньки – ровные и одинаковые.

Бросил меч в ножны и поднялся на крыльцо.

Нелюба оборотилась от печи на скрип двери, улыбнулась приветливо.

– Ну как, вой? – кольнула она его взглядом серых глаз. – Не растерял умение-то за три седмицы?

– Не растерял, – задумчиво ответил Шепель, вешая меч на стену. – Уезжаю я завтра, Нелюбо…

В её глазах вмиг поубавилось веселья.

– Не рада? – понял он мгновенно.

– Вестимо, – прошептала она одними губами, подходя к нему вплотную. – А ты?

– Не особенно, – признался он, глядя ей в глаза – они затягивали, как два бездонных омута. – Но надо, Нелюбо…

– Люб ты мне, Шепеле, – всё так же тихо сказала она, вскидывая ему руки на плечи. И тут же их словно что-то встряхнуло и бросило навстречь друг другу. Они целовались так, что зубы упирались в зубы, с неожиданной грубостью рвали друг на друге одежду, которая вдруг стала тяжёлой, жёсткой и неудобной. Широкая лавка, застелённая шкурами, мягко приняла их обоих. На запрокинутой голове Нелюбы луна играла бликами в волосах, из закушенных губ рвались стоны, косы разметались по шкурам.

Потом они лежали на широкой лавке, накрытой шкурами зверья, молча глядя в глаза друг другу. Душу Шепеля захлёстывала необоримая нежность.

– Замуж за меня пойдёшь? – шёпотом спросил Шепель, зарываясь лицом в её золотистые волосы.

– Знаешь ведь, – ответила она так же тихо. – А… ты всё равно уедешь?

Он закусил губу и только молча кивнул.

– Надолго?

– Не ведаю, Нелюбо… – он запнулся. – А почему ты Нелюба-то?.. Я тебя Любавой звать буду.

Она тихо засмеялась и тут смолкла.

– Мне страшно, Шепеле.

– Не смей бояться, – улыбнулся он, касаясь губами её щеки. – Не смей бояться, и тогда всё будет хорошо.

– Обещай мне, что воротишься, – сказала она с какой-то странной настойчивостью. – Слово дай!

Шепель усмехнулся: странный народ – девчонки. Но спорить не стал – дотянулся до валявшегося на полу пояса с ножом, кольнул себя остриём в запястье, обронил на земляной пол каплю крови.

– Клянусь железом, землёй и кровью, Любава, – он чуть улыбнулся – новое, только что им данное имя, звучало непривычно и для него, и для неё. – Я ворочусь, даже если для этого придётся пройти все земли от Каменного пояса[1] до острова Руяна.