Жребий изгоев

Наместничал в Белой Веже тьмутороканский боярин Буслай Корнеевич, друг и дальний родственник самого тысяцкого Колояра. Впрочем, до него сегодня бродникам дела не было – место для войского круга было выбрано не в городе (там, на острове места было маловато), а рядом с ним, на широкой плоской равнине меж двух балок – средь беловежской руси ходили слухи, что именно на этом поле сто лет тому князь-барс Святослав Игоревич разгромил козарские полки и взял в полон самого хакан-бека. Доброе место для войского круга, духи погибших сто лет тому воев помогут выбрать верное решение, не осудят и не подтолкнут на глупость.

На стенах Белой Вежи, тоже полуразрушенных ещё со Святославлих времён, шапками лежал снег, резал глаза солнечными блёстками. В проломах в стене, оставленных пороками и соколами Святославлей рати, виднелись низкие, свисающие до самой земли, толстые камышовые кровли глинобитных и рубленых домов руси, булгар и аланов – над ними густо вздымались столбы пара.

На заснеженном донском льду густо сидели там и сям рыбаки, таскали щуку и леща, сига и белорыбицу, успевали наловить за короткий донской ледостав – около Белой Вежи Дон замерзал всего на два месяца, и лёд был не так толст, как в верховьях, или на полночь, на Руси. Кто-то ехал прямо по льду через реку – приглядевшись, Шепель разглядел десяток конных. Блестело оружие, ярко выделялись разноцветные плащи – кто-то из войской старшины ехал в Вежу, на круг, не сам ли ватаман Игрень.

С полуденной стороны тоже что-то маячило. Шепель прищурился, вгляделся – по припорошённой снегом промёрзшей степи тянулся косяк тарпанов. Дикие степные кони навычны разбивать копытами и снег и наст, и даже в самую жуткую гололедицу, которую булгары и козары зовут джутом, могли выжить. Вестимо многие гибли, но выжившие после были сильны на диво – слабый гибнет, сильный выживает, так от богов заведено во всём мире.

Шепель привычным взглядом прикинул, с какой стороны следовало бы взять косяк в облаву, куда загнать и где выставить засаду, чтоб побить сладких мясом диких степных коней. Да только жалко не придётся – не время сейчас, не до того. Охотой после веселиться будем, – повторил он себе слова отца, которые тот сказал, откладывая приготовленный было к зимней охоте лук, когда Шепель рассказал ему про свои приключения на Волыни и в Киеве.

Родные встретили Шепеля охами да ахами, расспрашивали про княжью службу: что да как. Парень отмалчивался, мрачно усмехался. Отец поглядывал чуть удивлённо, но что-то понимал, про что-то догадывался. И тоже молчал.

Не стерпел Керкун только на второй день вечером, когда после вечерней выти вышли с сыном на крыльцо.

– Чего-то ты недоговариваешь, сыне, – прямо заявил он, неотступно глядя Шепелю в глаза. – А ну, говори прямо – с княжьей службы-то что, сбежал?

Шепель только вздохнул в ответ. Несколько мгновений молча глядел на солнце над окоёмом, по-зимнему красноватое, потом, когда отец уже отчаялся ждать, негромко ответил:

– Нет, отче.

Глянул на отца искоса и вновь отверг:

– Не бежал я. Да только на глаза к князю Ростиславу мне сейчас показываться тоже не след…

– Отчего это? – Керкун недоумевающе поднял брови. – А ну рассказывай.

Рассказ Шепеля затянулся дотемна, договорили уже на повети, закутавшись в тулупы. Пришёл и Неустрой, слушал брата зачарованно, явно завидуя.

– Занятно, – протянул отец, когда Шепель умолк, и почти тут же отрывисто спросил. – Это всё?

– Всё, отче.

– А к князю зачем не едешь? – требовательно бросил Керкун.

– Отче! – крикнул Шепель. – Да ведь это же я! Я виноват!

– В чём? – негромко спросил Неустрой, блестя в полумраке глазами.