Жребий изгоев

– Как в чём? – сказал Шепель горько. Неужто они не понимают? – Если бы я тогда не поленился до Владимира доехать… успели бы уйти и княгиня, и княжичи.

Помолчали несколько времени – тут возразить было нечего ни отцу, ни брату.

– Что теперь делать думаешь? – тихо спросил отец.

– Помощь надобна, – рубанул воздух ладонью Шепель. – Хоть с сотню наших воев степных. Мы же скрадом воевать навычны, нам это не в диковинку!

– Выкрасть княжичей хочешь? – мгновенно понял Неустрой. – Я с тобой пойду!

– Кто пойдёт, то будет ватаман решать! – вмиг остудил горячие головы сыновей Керкун. – И то, если войство волит! Такое дело наобум зачинать – только портить всё вовзят!

Неустрой притих – отец был прав. А Шепель вновь бросил:

– Не волит – один пойду!

– Утихни! – велел отец грозно. – И – охолонь! Я сказал – будет, как войство решит.

Ватаман волен над жизнями бродницкой рати только на походе да в бою. А так – всему в жизни бродников хозяин – войский круг! Он и ватамана сместить может, если что!

Через седмицу – вестоноши ватамана тем временем оповестили всё войство, созывая на войский круг – поехали в Белую Вежу. Откуда старая лиса Игрень так быстро прознал про Шепелеву нужду, оставалось только гадать. Однако не зря говорят, будто слухи по степи разносятся, словно птицы.

На самом краю поля высилась рубленная из половинчатых плах часовня – лес для неё сплавляли с верховьев Дона. Христиан в Шаркиле всегда было достаточно – и саму крепость-то строил греческий зодчий Петрона Каматир, и среди алан местных христиан было много уже тогда. А уж теперь-то, когда Русь христианской стала – и вовсе.

Сам Шепель христианином не был – так уж сложилось в их семье, что и Керкун, отец его, был некрещён, и оба близнеца тоже. Старшие братья, что были уже женаты, те были христианами – их мать, первая жена Керкуна, настояла, сама была крещёная, и вестимо, ночная кукушка всегда дневную перекукует. Да только она умерла ещё двадцать лет тому, а вторая, мать Шепеля и Неустроя – из языческой семьи, вот и не стала с мужем спорить, когда он заявил, что близнецов крестить не станет.

Войский круг собрали около самой часовни – в прежние времена здесь было капище, и тогдашняя русь приносила тут жертвы (когда туров да тарпанов, а когда печенегов да козар) жгла костры и плясала священные войские танцы. А по весне беловежские девчата вели по краю поля священный танок, мешаясь в нём с местными. И сами не замечали, как сбивались со словенского побыта на аланский или булгарский.

Было уже достаточно людно, но народ всё прибывал и прибывал. Шепель сидел на нижних ступенях высокого крыльца часовни и разглядывал степных воев – хоть и не впервой ему было такое, а всё одно каждый раз любовался.

Бродники прибывали оружные – такого требовал обычай. Известно, никто не нападёт на Белую Вежу, когда там собирается такая сила. Да и в поход выступать немедля доведётся вряд ли, хотя беспокойная жизнь в глотке у Степи приучила бродников ко всякому. Просто – обычай. Да и то сказать – бродник скорее голым в степь выедет, чем безоружным. Могли последние портки заложить корчмарю в час гульбы за ендову мёда, а оружие – никогда. У всех наточено, начищено и смазано на совесть – любо-дорого глянуть.

Обычно воин-бродник был оружен легко – лук да топорик, альбо чекан. У многих были и кистени, ременные, с выточенной из лосиного рога или каменной битой. В степи любили это оружие – хлёсткое, простое и сильное. Лёгкий щит, плетёный из тальника да обтянутый бычьей кожей, густо усеянной заклёпками. Большинство было верхом, а у таких – ещё пучок сулиц у седла да аркан. И доспех у большинства простой, набивной, кто мог укрепил костяными да копытными бляхами. Шеломы тоже кожаные да набивные, в два-три слоя, прошитые медными нитками.