Жук золотой

Никакой «Солидарности» в помине не было. Мы о ней ничего не знали. В отличие от своего сыночка Иосифа, вероломного тирана, дед Тимофей и его жена, черноглазая моложавая женщина в светлом, в цветочек, платке, встретили и обласкали нас с мамой, как самых родных и близких людей. Тимофей, похоже, правда был кулаком, рачительным хозяином. Не сгинул в дальневосточных болотах. Дом построил просторный и светлый, разводил пчел, в хозяйстве были корова, лошадь, свиньи и редкие в наших краях овцы. С утра пораньше поил нас чаем с медом. Бабушка, все-таки, кажется, ее звали Ветта – вспомнил! – выпекала в духовке домашний хлеб. С пылу с жару несла душистые кренделя. И негромко укоряла деда Тимофея: «Не перекорми Шурика медом. У него с непривычки животик вспучит!»

Вспучит. Как бы не так! Уплетал за обе щеки, потому что никогда такого вкусного не пробовал. Душистый мед со свежим хлебом.

Ветта, с польского, маленькая домашняя властительница. Позже специально посмотрел в словаре.

Потом Тимофей сажал меня в телегу, устланную свежескошенной травой, и мы ехали на пасеку. Они любили меня как своего родного внука, хотя о нраве сыночка знали не понаслышке.

Уезжать от них не хотелось.

Но время пришло возвращаться домой, и дед Тимофей договорился с шофером грузовика из местного лесхоза. Ехать предстояло в районный центр, чтобы там сесть на пароходик и по Амгуни плыть до Амура. Нас нагрузили подарками. Медом, ягодами и грибами – сушеными и солеными, закатанными в банки, домашним хлебом, невероятно пахучим.

Бабушка Ветта, совсем не похожая на мироедку – так тогда называли кулаков в учебниках по истории, прижимая мою головешку с выцветшей на солнце челкой, всплакнула и пошептала на ухо: «Сиротинка ты моя…»

К слову сказать, сиротинкой я себя, даже при гневливом отчиме, не очень-то и чувствовал. А с отчимом я воевал.

Мы залезли в кузов, грузовик два раза бибикнул сигналом и понесся по лесной дороге. Еще я слышал озабоченный разговор деда Тимофея с шофером. Дед в чем-то сомневался, а водитель его успокаивал: «Успеем! Пронесет…»

Не пронесло.

По дороге нас нагнал лесной пожар.

Прочитал в интервью с замечательным актером Виктором Сухоруковым: «Детская голова не держит сюжетов. У детей остаются только всполохи памяти. Ни романов, ни повестей. Только эскизы и многоточия…»

Неплохо сказано! Всполохи памяти. Вот один из них. Мама, простоволосая, в комбинашке, стирает белье в цинковой лохани. Никаких стиральных машин я не помню. Я, очень довольный собой, потому что получается, пускаю мыльные пузыри. В избе пар до потолка. Мама, тыльной (какой же еще!) стороной ладони, вытирает пот со лба и поправляет слипшиеся волосы. У печи лежит усатый мужик, под поясницей у него толстое березовое полено. Мой отец. Но я почему-то еще не знаю толком, что мужик мой отец. Но он мне симпатичен. Он перебрасывается с мамой шутками. Она заразительно хохочет, откинув голову, и брызгает на мужика водой из корыта. Мои пузыри, радужные и синие, летают над ними.

Мне тоже радостно. Я сам толстенький и щекастый. Как пузырь.

Лет пять или шесть спустя, когда отца уже не было с нами – он женился второй раз и жил с другой семьей, я спросил маму: было ли такое? И при чем здесь полено? Мама внимательно посмотрела на меня: «У него болел позвоночник. Он его простудил, когда зимовал на Шантарских островах. А березовым поленом правят спину».

А вот еще всполох.

Я поднимаюсь на нашу улицу от Амура в горку. В руке у меня ведерко с пойманными чебаками, на плече удочка. Солнце светит прямо в глаза. Солнце такое яркое, что хочется зажмуриться.

Я отворачиваюсь и вдруг вижу, что с берега плывут прямо на меня, по воздуху, возы с сеном! Огромное количество подвод. Лошади отфыркиваются и тяжело дышат, потому что подъем в гору. Возчики сидят на соломенных кучах и покрикивают на лошадей. В конце концов оказывается так, что я стою на обочине один, а сено все везут и везут. И оно блестит и переливается на солнце. Мне совсем не страшно, хотя я уже не вижу ни людей, ни домишек нашей деревеньки. Вокруг меня только горы пахнущей изумрудной зеленью травы. Море зеленого сена…

Сколько мне лет? Четыре или пять?

Сено для коров косили на заливных лугах правого берега Амура. Метали там зароды, огромные и правильно сложенные холмы травы. Потом зароды оседали, трава слеживалась и уплотнялась. Ближе к осени зароды на кунгасах и понтонах перевозили через реку в деревню. Готовили корм коровам на зиму. Важное деревенское дело. В один из таких дней я и оказался на дороге. И я уже знал тогда правильное и очень основательное слово «зароды».

Недавно моя врач посоветовала мне подкладывать под поясницу какую-нибудь деревянную колоду. Типа березового полена. «Очень хорошо растягивает позвонки!» – пояснила мне врач.

И радужные пузыри закружились у меня над головой.

Именно с лесного пожара начинаются сюжеты моего детства.