Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Зимой в городе Железнодорожном никто не ходил друг к другу в гости. Вся энергия организмов, выживающих под теплыми свитерами и шубами, тратилась на то, чтобы как можно скорей преодолеть по трескучему морозу расстояние от дома до электрички. Люди ходили быстро, ели много жира, молчали.

Над Атлантикой падали самолеты. Бородатые маклауды завербовывали в свои ряды новобранцев через интернет. А в городе Железнодорожном была суббота.

Я достала из шубы мамонта заветную коробочку из-под чая, вынула из нее все свои сбережения и отдала Кузнечику. Теперь, когда он ушел из газеты, ему нужны были деньги на новые ботинки больше, чем мне на валенки из войлока.

Кузнечик сидел перед монитором и молчал вот уже пять часов.

— Ты доволен жизнью? — спросила я его.

— Да, — врал он, не отрываясь от монитора.

— Нет, ты вечно всем недоволен.

Кузнечик взглянул на меня. Его глаза под стеклами очков презрительно заблестели. Он не оценил моих денег в картонной коробочке из-под чая.

Петров, как все поэты, предчувствовал приближение шторма.

— Не ссорьтесь, — испуганно попросил он и ушел лежать на раскладушке, чтобы не пострадать при буре, которая надвигалась неумолимо.

— Когда же закончится все это? — Кузнечик отшвырнул от себя клавиатуру. — Чего ты хочешь от меня? Я не могу дать тебе больше.

— Я ничего от тебя не хочу.

— Вот этого не надо, не лги. Ты всю жизнь надеешься только на меня. Что я приду и решу все твои проблемы, приведу тебя в светлое будущее. Ты заставляешь меня страдать, напоминая о моей беспомощности. Вот ведь черт! И как ты умудряешься за секунду отравить все, — он встал, уронив табуретку. В коридоре надел валенки и пальто и хлопнул дверью.

Я осталась одна — сидеть на стуле. Он не взял телефон, а за окном уже надвигались сумерки. Что если с ним что-нибудь случится? Я уткнулась носом в оконное стекло, думая увидеть на пустой заснеженной улице его родную фигуру. Только бы он не покинул меня, как все остальные — бабуля Мартуля, гомункулы, отец и дед, женщина с волосами цвета солнца, Жуки, Океан и кот Тасик.

Нужно было сказать ему правду: что я не стою его боли. Той реальности, которая мне нужна, не существует в природе, это потерянное измерение, путь в которое завален метеоритами, смыт давно высохшими марсианскими реками. Нельзя стремиться привести меня в светлое будущее. Это пустые усилия. Только одно существо должно верить, что путь туда найдется. Я — это существо. Все остальные верить не обязаны.

Тогда-то я и услышала снова стук с чердака — тихий, настойчивый. Тире, точка. Точка. Тире, три точки… Опять невидимый кто-то посылал мне знаки с чердака. Я глубоко вдохнула и закрыла глаза, надеясь отравиться кислородом. Сейчас я обернусь — и увижу Большую комнату, а в ней кота Тасика, мать и деда, отца и бабулю Мартулю, гомункулов, Жуков с надкрыльями цвета речного ила, Кузнечика и даже бобров и большую хищную рыбу — все они в ряд сидят на жаркой перине, а у их ног плещется холодный и ласковый Океан. Но, открыв глаза, я увидела старый паркет и стопки книг по углам съемной квартиры.

Поздним вечером, когда поэт Петров уехал работать на складе, Денис вернулся. Мы с ним допили остатки конька, оставленного поэтом на кухне, и пошли по проспекту — посмотреть, что же там все-таки, за горизонтом. Вышли за город, через кварталы долгостроя и большой пустырь, туда, где чернело озеро. Стояла ночь, во дворах за заборами на нас лаяли собаки, у обочины дороги, за которой начиналось кладбище и стояла церковь, барбудосы съехались на разборку, фары их машин освещали нам тропинку. Было пьяно и беспросветно хорошо. Хотелось снять шапку и побежать. Но я этого не делала, потому что Денис все еще обижался на меня.

Вдруг он остановился и сказал:

— Света, что ты будешь делать в этом мире, если меня не будет? Ты же, как шестилетний ребенок, не приспособлена ни к чему. Чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать, чтобы тебе было хорошо? Когда ты перестанешь мучить меня? Зачем ты вообще со мной, ведь я же мудак?

Кузнечик смотрел на меня испытывающе, как будто я вот-вот скажу ему что-то важное. А что я могла ему сказать по-настоящему важного? Только правду: «Никогда. Я всегда буду мучить тебя, любовь моя. Но я постараюсь искупить все это. Я возьму тебя с собой, когда придет время».

Не это он хотел услышать. Мой мозг заработал на полную мощность. Что обычно говорят в таких ситуациях? Что-то примиряющее — о терпении, о сострадании к ближнему, о любви до гроба.

— Давай умрем вместе, ` наобум предложила я.

Кузнечик снял очки и ладонью вытер глаза, отгоняя страшную догадку, что он не досмотрел, и я все-таки успела сойти с ума.

— Пойдем обратно, — вздохнул он, и в его голосе я услышала смирение: черт с тобой, будь сукой, если тебе угодно.

На обратном пути мы свернули к безлюдной автобусной остановке, сидели и целовались.