Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Воскресенье свалилось как снежный ком на голову. Яркий дневной свет проникал сквозь веки. Я открыла глаза и с удивлением обнаружила, что за окном летят быстрые белые стрелы, легкие, как гусиные перья. В каждую трещинку паркета забилось по солнечному лучу. Тихо роились пылинки, и блестела паутинка в углу потолка. Только в этом измерении бывали такие дни — полные света и воздуха. Денис давно встал и сидел за компьютером.

В ванной я достала припрятанную в тазу с грязным бельем книгу, открыла кран и залезла с книгой в ванну. Но тут распахнулась дверь и на пороге возник Денис. Он с укором посмотрел на книжку — не успела я ее припрятать. Ведь говорил же он мне, что чтение в ванне — табу, от этого сыреют страницы. С виноватой улыбкой я спрятала книгу обратно в таз с грязным бельем и принялась намыливать голову.

— Света, что с тобой творится? В кого ты превращаешься?

Я не понимала, о чем он. Я — та же самая Света, что следила, как он запускает с балкона бумажные самолетики. Если бы я не пришла к нему, его будущее было бы совсем другим — он остался бы один в этом зимнем городе. Нет, со мной ничего необычного не творилось. Но что-то плохое творилось с ним. И тогда я сказала вслух все, что про него думала:

— Мне нет никакой разницы — мудак ты или лучше всех. Мне ничего от тебя не надо. Я хочу, чтобы ты был свободным и делал только то, что тебе хочется. Ведь я здесь, чтобы спасти тебя.

Денис сел на корточки на пороге ванной и улыбнулся. Свет джедаев вернулся в его сердце.

Один шанс из миллиона

Еще целых восемь месяцев он ждал, что придет что-нибудь важное, начнется настоящая жизнь и сама как-нибудь продолжится. Сидел в офисах агентств, где занимались диковинным делом — маркетингом — и говорили о фестивальных рекламных роликах, за которые кто-то там, на других планетах, получал каннских львов. Все эти агентства отчего-то располагались в подвальных помещениях — в них терялось чувство времени, ведь в подвалах не бывает окон, и электрический свет горит утром, днем и вечером. Каждое утро заходил в подвал простуженный креативный директор в шарфе и смотрел на всех взглядом, говорящим: знай свое место, грибок стопы. И каждое утро женщина со злым выражением на лице точила карандаш.

А через восемь месяцев Кузнечику приснилась мать. Мать говорила:

— Ты не рыбачь на Черемшане. Там русалки водятся.

Деревенский дом был полон кровных родственников, а родственники были полны страхов перед жизнью и перед извилистой, спрятавшейся под кронами деревьев речкой Черемшан, где в темной прохладной воде водились большие сомы с мясистыми человечьими губами. Звезды на небе прекрасны, морские глубины неизведанны — и этого достаточно, чтобы хотеть быть свободным. По-настоящему. Без чувства вины и страха перед жизнью.

«Масакра, а может, ты был прав?» — засыпая, каждую ночь думал Кузнечик.

Стоял ноябрь, когда Пузо, Масакра и Кузнечик отправились в Город на холмах в междуречье Оки и Волги, в столицу. Зачем? Может, потому что задолжали бандитам два корабля — два спичечных коробка марихуаны. А может, от суки. А может, потому что Пузо хотел повидать столицу. А может, Кузнечику надоел Север. А может, потому что в Городе на холмах в междуречье Оки и Волги росли конские каштаны. И еще сотня причин, ничего не значащих поддельности, но вместе представлявших мощную, непреодолимую силу, которая тянула в столицу.

Из всех людей, которых Кузнечик знал, Масакра лучше всех попрошайничал. Он просто садился, поднимал обтянутые кожей скулы к небу, а рядом клал перевернутую кепку. И к вечеру она сама собой заполнялась деньгами. В это время Масакра думал о своей бездушной бабке, которая сдала его в интернат, как только поняла, что на одну пенсию двоим не прокормиться.

В квартире музыканта-героинщика было тесно от людей. Все эти люди вели существование на грязных матрасах: ели рыбные консервы и курили в банки из-под консервов. Была там и девушка с ребенком. Она сидела на матрасе и смотрела в пол. Ребенок ползал под ногами и не плакал никогда — даже когда кто-нибудь наступал на него. Порой ребенку совали кусок колбасы — и он сосал колбасу, как соску. Все звали его Клопиком — и девушка тоже.

— Ты знаешь, я ведь уже не выберусь. Я умру таким, — сказал как-то Масакра Денису.

— Мы вместе умрем такими.

— А тебе зачем умирать? — удивился Масакра.

— Так будет честно. Я — такой. Моя жизнь — такая. Почему смерть должна быть другой?

— Нет, ты не такой. Когда-нибудь я буду сидеть грязный и оборванный на тротуаре, а ты проедешь мимо на черном мерседесе.

Денис усмехнулся.

Беда случилась через несколько дней. Масакра, Пузо и Денис вернулись к ночи. Возле дома стояла скорая и толпились люди. Какая-то старуха плакала в сторонке. В темноте сразу и не разобрать было, что случилось. Но когда они подошли ближе, у Масакры вспотели ладони, у Пузо — крестец, а у Дениса — очки.

Та девушка — она взяла на руки ребенка и выбросилась из окна. Девушка разбилась насмерть. А Клопик был еще жив. Его увозила скорая.