Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Вещи, которые остались в квартире, пришлось бросить. Они сели на электричку и поехали к водохранилищу. А через два часа уже шли, меся грязь, вдаль от станции в непроглядную ночь. Шли они в деревню, в пустующий дом знакомого. Чей это был знакомый — Кузнечик уже не помнил. Но не Масакры — Масакра был дик, молчалив и людей сторонился, у него вообще знакомым не было.

Ветер сводит человека с ума. Пятый день он дул со стороны водохранилища, большого, как море. Иногда его порывы были так сильны, что в лесу раздавался глухой звон сосен — словно лесные духи стонали в чаще. Лед у берега был еще прочный, а ближе к середине, где пролегало старое русло реки, виднелись прогалины воды. На льду, как юрты, гнездились плащ-палатки рыбаков.

Почти неделю они жили в деревне из семнадцати дворов. И каждый день Денис и Масакра приходили на берег сидеть на бревнах и слушать непрерывный шум ветра.

— Может, и хорошо, что он умер, — прервал молчание Масакра. — Вырос, стал бы, как мы.

— Нет, не хорошо, — ответил Денис. — Я не знаю, каким бы он стал. Но если есть хоть один шанс из миллиона… Один шанс, что не таким, как мы… — он вытер глаза и достал сигарету.

Они еще несколько минут посидели молча, а потом Масакра вдруг толкнул его в бок:

— Смотри, там чернеет что-то. Там, на воде. Это человек тонет?

— Нет, коряга…

— Да человек ведь!

И они побежали по льду к чернеющей метрах в пятистах от берега точке. Масакра ошибся — точка оставалась неподвижной, лишь покачивалась на открытой волне. Коряга все-таки… Но когда Кузнечик понял это, лед под ногами треснул — он провалился в холодную воду и от изумления даже не попытался схватиться за кромку льда. Масарка полз к нему и протягивал руку. Но до этой руки было не дотянуться, и Кузнечик начать рвать и стаскивать с себя одежду — разбухшая и тяжелая, она тащила на дно. Вода и снег — их словно шомполом заталкивало в горло, пищевод, легкие. Он видел Масакру, видел небо, затянутое тучами. И только в одном месте — на всем небе только в одном — был узкий просвет между тучами, и сквозь него прорывался луч солнца. Кузнечик увидел солнце и перестал бороться. И в эту последнюю секунду его, уже готового стать утопленником, поддел коловоротом ледобура подоспевший бородатый рыбак и вытянул на твердый лед.

Бородач тащил его на себе и дрожащим голосом приговаривал: «Молодец, сынок, продержался…». Донес до машины и кинул на заднее сиденье. Там с него стащили мокрые штаны, а потом укрыли свитерами и тряпьем. Пахло куревом и машинным маслом. Бородач похлопал его по щеке. Какое же чудесное было лицо у этого бородача. Красное от ветра и морщинистое от улыбки. Лицо спасителя. Денис никак не мог выговорить такое нужное, такое важное слово — губы окоченели. Наконец осипшим голосом прошептал ему «спасибо». «Ничего, живи, сынок», — ответил тот.

Ночью в дом сквозь окно заглядывала луна. Рядом с кроватью, на голом полу, спал Масакра, свернувшись калачиком. Масакре было все равно, где спать и как жить. Впервые за долгое время Денис вдруг понял, что ему самому не все равно.

Если жизнь — это миллион несчастий и одно светлое чудо на всех, то каков шанс, что это чудо выпадет именно тебе? «И оно мне выпало… — потрясенно думал он. — За что?».

Утром Денис вышел из дома и направился к железнодорожной станции. Денег не было — а ехал он далеко: на одном поезде, на другом… Не каждый проводник соглашался пустить в тамбур без билета. На пересадочной станции ночью он смотрел на плитки пола. Сквозь трещинки и въевшуюся пыль проступал профиль нганасанской женщины — не видимый никому, кроме него. Нганасанка не дождалась его, давно сделалась шаманкой и перестала любить мужчин — теперь она любила только духов под дым костров и звон бубна. А люди шли, сапогами наступая на ее лицо. Когда-нибудь в будущем он напишет обо всем этом роман. Разумеется, при этом он навсегда останется мудаком. Это, как группу крови, отменить нельзя.

Он появился на пороге финского дома в первый день мая. Родители стояли посреди комнаты и смотрели на него. Все на Юршоре было, как прежде. По-прежнему к дому быта ненцы на нартах привозили свежую оленину на продажу.

А через месяц отец сходил на вокзал и купил ему билет в деревню. В один конец. Денис молча собрал вещи и уехал.

Он просыпался на веранде в деревенском доме. По крыше барабанил дождь. Масакра, через сколько же лет ты умрешь? И что с тобой будет перед этим? Будешь ли вспоминать свою бабку, у которой не было души? Не имеет значения, кто твои сородичи, имеет значение лишь то, во что они превратили твое детство. Ты, неспокойный, решил доказать, что презираешь жизнь. Доказал. В боли тоже есть утешение. Жизненный провал — это честно.