Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

То там, то здесь на этой планете люди на площадях начали жечь покрышки и свергать правительства. Поговаривали, что это американцы трясли над миром пробиркой со стиральным порошком — и всюду распространялась болезнь, похожая на бешенство. Вот-вот болезнь грозила охватить все континенты этого измерения. Зараженные вели себя странно: прыгали на месте, испытывали потребность побить какого-нибудь, воровали гаджеты из магазинов и нефть из труб. Гаджеты зараженным были нужны, чтобы обмениваться ими друг с другом, как блестящими бусами. А зачем они воровали нефть — я и не знаю. Может быть, нюхали.

Поначалу над зараженными смеялись. Пока бешеные не начали убивать. Убивали они жестоко и радостно — как маклауды. Тут-то и не осталось ни у кого сомнений — это пробирка, та самая, с которой все началось, поражает мир заразой. Люди испугались, а потом разгневались. Тогда только вспомнили они, что века назад на этой земле стояла Империя, а в Империи было родное, привычное зло. Оно до сих пор жило в душах — неискоренимое, как детские воспоминания о матери, которая кормила кашей, била и ласкала.

Весна совсем разбушевалась в этом измерении: штормило все четыре Океана на планете, ураганы сносили крыши с домов и валили деревья в тайге, реки выходили из берегов, а в небе, над гнездами маклаудов, появились имперские истребители — злые и стремительные, как стрелы.

Маклаудов палили огнем, но они не боялись смерти. «Маклаудат там, где ты!» — кричали они на всю планету, взывая к своим. И «свои» вылезали из-под земли в Европе и убивали людей и младенцев. Говорят, одного маклауда поймали на берегах Вислы — он нес в промасленной бумаге чью-то печень, чтобы приготовить ее на ужин. Прежде чем сдаться, он впился зубами в печень, попытавшись сожрать ее сырой, — добро не должно пропадать.

Штормило не только океаны, но и фондовые рынки планеты, и газеты с журналами, и весь интернет, и мозги людей. Мир начал сходить с ума — то был первый признак беды. Может быть, сама планета боролась с людьми, которых стало слишком много на ее теле, включала защитные механизмы: весенние ураганы уничтожали посевы пшеницы и несли голод. Накануне бойни на этой планете наблюдалась нехватка ресурсов.

Люди в этом измерении трахались и хоронили близких, боялись летать в самолетах, которые взрывали маклауды, сидели в офисах и плясали у костров на Новом Арбате, читали сводки тревожных новостей, готовились убивать друг друга и совсем забыли об андроидах и нейронных сетях.

Только сошедшие с ума ученые-фрики — делать им было нечего — продолжали говорить о машинном разуме. Искусственный интеллект уже здесь, утверждали они, правда, пока находится на стадии искусственной тупости. Однажды мы сможем делать машины, которые будут рассуждать и делать вещи лучше нас, машинный разум на пороге, нужно только подождать пару десятилетий — кричали эти сумасшедшие прорицатели. А кто-то высказывал опасение, что разработка подлинного искусственного интеллекта может повлечь за собой конец человеческой расы. Но их слова никто не воспринимал всерьез — гул близкой войны заглушал все.

В разных точках планеты, в гаражах и лабораториях, сидели фрики и упорно шли к одному и тому же каждый своим путем — к разработке искусственного интеллекта.

Нейронная сеть — это программный код и математическая абстракция. Не так уж и много было нужно для создания разума, сопоставимого по возможностям с человеческим, — всего лишь увеличение производительной мощности компьютера. Согласно эмпирическому наблюдению Гордона Мура, их мощность удваивалась каждые два года. Но ждать десятилетия фрики не собирались — они мечтали создать квантовый компьютер, способный совершать миллионы операций одновременно. Перед таким машинным мозгом меркли все вместе взятые достижения человечества за 40 тысяч прожитых на планете лет. Мир стоял на пороге технологической сингулярности. А перед ней превращались в ничто локальные и мировые войны. Тик-так. Время отсчитывало последние мгновения. Люди вот-вот должны были войти в кротовую нору — туннель, который перенесет их в иное время и пространство, в будущее, которое никто из них не мог и представить.

Смотреть в будущее — это было как стоять на Эвересте и готовиться прыгнуть. Прыжок — неуловимое движение группы мышц и одно сверхъусилие воли. Просто — и почти невозможно. Жить в этом измерении дальше было таким же смертельно опасным безумием, как прыгать с Эвереста.

Остров Кижи

Поэту Петрову второй месяц задерживали зарплату на складе. На четвертый предложили отдать зарядниками для мобильников. Он ходил опечаленный — приходилось экономить на коньяке.

Однажды поэт Петров пошел на рынок у железнодорожной станции — за тушенкой и макаронами. А вернулся без тушенки и макарон, с лицом, просветленным от грусти. Не сняв ботинки, прошел на кухню и сел на табуретку. Он только что видел, как бородатые люди у станции, прямо в толпе, ожидавшей маршрутку, разнесли себя на мясные фрагменты. Бородатые всегда носили на поясах взрывчатку.

— Маклауды? — шепотом спросила я.