Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Поэт не ответил. Показал мне испачканную чьей-то кровью штанину. Опустил голову. Ночью, лежа на раскладушке, он плакал. А весенний ветер настойчиво, как маньяк, прорывался сквозь щели окна в съемную квартиру.

Только если исключить из морального облика поэта Петрова все лишнее, вроде телефонного экстремизма в состоянии алкогольного опьянения и острого желания стать богаче хотя бы на 50 долларов, можно было увидеть главное. Он был тих и панически боялся людей. Ничто не приносило ему облегчения. Ну да, есть холодное сияние Млечного пути, как известно, созданное богом для поэтов. Но метафоры не спасают от правды жизни.

Он родился посреди материка Евразия, в бассейне реки Оби, в 1920 километрах от Города на холмах в междуречье Оки и Волги. Легенда про Кыштымского карлика. Исправительная колония, в которую его брат загремел за воровство. Весенняя распутица. Родина.

И вроде бы в самом начале это было просто место, где его угораздило родиться. Место, где он каждый день ходил в школу, в магазин за хлебом, а потом ездил на автобусе в техникум. Автобус ехал сквозь сумрачное зимнее утро — на Южном Урале каждое утро было таким. На сиденье для кондуктора, как задремавший возничий на козлах, клевала носом крупная женщина в полушубке. Вот-вот пустится под откос пролетка и жизнь. И поэт Петров вытаскивал из кармана мятую газету и водил карандашом по ее полям: специальность была специфическая уже не помню какая что-то такое специфическое во сне иногда бывает…

А потом ему показалось, что где-то там, за пределами бассейна реки Оби, бьет ключом другая жизнь, с блеском и пороком, небоскребами, деньгами и славой. И он возненавидел это место, где его угораздило родиться. Возненавидел — и убежал в столицу.

Столица и институт, где учили быть писателями… В столице не соскучишься: она горит яркими огнями даже ночью. А закрываешь глаза — тоска. Открываешь — и ты в городе Железнодорожном. Ночные смены на складе. Алкоголь три раза в неделю. Съемная квартира осточертевшая. И брат где-то там далеко, где водятся кыштымские карлики, снова в тюрьме. А сам ты — как непойманный блюстителями порядка и необнаруженный психиатрами маньяк — стихи пишешь на полях газет.

Все там же — в 1920 километрах от столицы — стоял хмурый город детства. Географические координаты имеют значение: родина ранит до самой селезенки.

Лежа на раскладушке и слушая задорный вой ополоумевшего весеннего ветра, поэт рыдал. Родное, привычное зло, смерть и бороды, крылатые ракеты, будущее вдребезги, и опять бороды, бороды эти. Что с этим делать? — спрашивал он себя уже десять миллионов и один раз — вопрос, от которого воротило. Убежать туда, где не найдут, где не будет этого вопроса.

Утром поэт Петров рассовал по карманам газеты со свежими стихами на полях и сбежал, оставив в углу комнаты стакан с недопитым коньяком и подушку на раскладушке, которая еще хранила след его головы. Нам с Кузнечиком больше не нужно было сдерживаться, трахаясь по ночам.

Уехал поэт на остров Кижи — единственное место в этом измерении, где времена года не длились веками, а сменяли друг друга как по часам. Первый снег там всегда на Покрова засыпал все двадцать два купола Преображенской церкви. Стал поэт жить на острове со староверами, летом — готовиться к долгой зиме, а зимой — топить печь. На полгода остров тонул в снегах. Три раза за зиму с материка прилетал вертолет с гречневой крупой, топленым маслом и халвой. И только когда трогался лед, под штормовым ветром прибывала к причалу первая за весну — пробная — ракета. Борта ракеты были в ледяном крошеве. Так открывался сезон навигации на Онежском озере. А летом поэт смотрел, как светятся под солнцем, точно серебро, все двадцать два купола Преображенской церкви. Купола были покрыты лемехом из осины, сквозь лемех проступал темный мох. Иногда, когда поблизости не было никого, поэт нюхал стены из трехсотлетнего дерева.

Рюкзак болотного цвета

У магазина «Мелодия» женщина в шапке петушком и куртке, добытой в мусорном баке, лупила хозяйственной сумкой мужичка карликовых размеров. Мужичок прикрывал голову, издавал смешки, чтобы показать, что не обижен, и жалобно спрашивал: «Галь, может, хватит, а?». А вокруг собирался народ — народ интересовался, чем закончится избиение.

— Чего это они? — спросила я у пенсионера. Пенсионер стоял, засунув за пазуху буханку черного, и показывал пальцем на дерущуюся парочку, смеясь до слез.

— Пришел к жене, — поделился пенсионер своими соображениями, — и сказал: «Так, жена, сегодня будем заниматься сексом втроем: ты, я и Петрович».