Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Поезд ехал всю ночь через поля, покрытые градом. А ранним утром прибыл на большой вокзал. Но и здесь никто не сел в его вагоны. Тогда он тронулся снова. Тут и раздался этот грохот — я уже слышала такой, он означал, что дальше я никуда не поеду. Всеми своими вагонами поезд содрогнулся, подался назад и остановился как вкопанный.

Там, где кончался перрон, двое путейцев задумчиво курили у покореженного взрывом локомотива.

— Когда его починят? — спросила я у них.

— Дней через восемь, — ответил один.

— А может, через месяц, — ответил другой.

— А может, никогда, — сплюнул первый и выбросил окурок.

Значит, поезд навеки замер у большого вокзала. Я не поверила. Люди его починят, ведь железнодорожное сообщение стратегически важно для Империи.

Здешний вокзал встретил меня обшарпанной, но гордой красотой своего фасада. Крыша вокзала была, как решето, — и на голову мне лилась дождевая вода, старая, непригодная для питья вода, что скопилась на крыше, пока шел многодневный ливень.

На проспекте выступили фасады зданий, колонны и карнизы. Все было из ажурного камня и железа — будто кто вырезал этот город из бумаги, а затем превратил в железо и камень. На фонарных столбах висели листочки, а на них от руки были написаны телефонные номера женщин с красивыми именами. В подворотнях бродили сонные голуби и валялись остатки маклаудов — черная одежда и шприцы. Я потрогала эти остатки палкой. Вот так открытие: оказывается, маклауды, сделав свои дела, проваливались сквозь землю голыми. На колонне, упирающейся в облака, стоял ангел с крестом. А сонный голубь — такой же, как в подворотне, — сидел на памятнике всаднику, прямо на его медной голове. Так вот оно что, этот город — вотчина мертвых царей. Он стоит, как лейб-гвардеец, не изменивший присяге, день за днем на карауле — и в имперской осанке его укор: помните, это все вы сами натворили. Только укора этого никто не замечал — слишком яркое солнце плясало мазурку на карнизах, на пробитых пулями оконных стеклах, на водосточных трубах и в лужах на асфальте. Какие к черту могут быть упреки, когда такое солнце улыбается миру и превращает все в шутку.

Ветер с залива подул внезапно. Этот ледяной ветер принес запах морской соли, камней и воды. Плащ мертвого Элиота натянулся, словно парус, — и сердце подпрыгнуло, как на кочке: вот-вот меня унесет в стратосферу. Но чуда не случилось. Просто начали падать на лицо серебряные капли. С залива, черного, как нефтяное пятно, на город надвигался шторм.

Я села на рюкзак и стала смотреть на дорогу. Сбрендивший ветер рывками уносил прочь мусор и плевался мне в лицо серебряной слюной. Вдоль водостоков побежали крысы. Но ни одна не прыгнула вниз, сквозь канализационную решетку. Крысы бежали на всех парах — похоже, они вознамерились дать деру из этого города навеки вечные. Столько питательной еды убегало…

До самого вечера по дороге не проехала ни одна машина. Зато то и дело проходили люди в армейский ботинках. Эти люди говорили, что дамбу разрушило взрывом, — снова бородатые постарались.

— Чего грустишь, художник? — один из них легонько хлопнул меня по шерстяному берету и пошел дальше.

Разве могла я грустить? Ведь совсем скоро я увижу Океан и, может быть, Жуков и белые камни. Я просто ждала, пока починят поезд.

Берет, из-за которого меня приняли за какого там художника, я сняла и высморкалась в него — больше было не во что. В кармане у меня лежали мятые деньги и носовой платок, отстегнутый от резинки трусов. Но в платок я уже высморкалась раз восемьдесят.

А ветер стал шальным — пропитался пьянящей морской водой и уже не зал меры своему безудержному веселью. Он пытался — ни много ни мало — сорвать с петель железные ворота за моей спиной. Ворота дрожали и скрежетали, но держали оборону насмерть. А в воротах было квадратное оконце — сквозь него за мной следила старая женщина с глазами, блеклыми, как застиранный ситец, и совершенно сумасшедшими, как у хорька, которого топят в бочке.

— Брысь! — злым шепотом сказала старуха с глазами хорька, как только я посмотрела на нее.

Я отвернулась и стала сидеть дальше.

Проснулась я от того, что кто-то толкнул меня лицом в воду. Была ночь. Ветер так и не снес с петель ворота. Он нашел другое развлечение — устроил наводнение и радостно подгонял воду, уже затопившую дорогу и теперь подбиравшуюся к окнам подвальных этажей. Там, где днем была канализационная решетка, ветер сотворил водоворот, а в узкой подворотне — Сциллу и Харибду. Я приподнялась, чтобы узнать, кто меня толкнул, и увидела человека — он, неожиданный на пустынной улице, как марсианин в кустах бузины, убегал с моим рюкзаком.

— Стой! — попросила я. Но он не услышал.

Фонтаны брызг поднимались из-под ног вора до самых крыш. Я вспомнила нехорошее выражение, которому меня научили в редакции, и легла спать дальше.