Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Благ не досталось темнокожему хуту из Бурунди и нганасанам с полуострова Таймыр. И много кому еще не досталось. Но зато остальным — десяти процентам от общего населения планеты, что удерживали машинный разум под контролем, — досталось все. Искусственный интеллект освоил сверхтехнологии, и горстка людей — десять процентов от общего населения планеты — вплотную приблизилась к эре, когда вмешательство в атомную структуру любого вещества во вселенной уже не казалось фантастикой. Мечта алхимиков стала реальностью — из почвы стали делать золото, а из темной материи — воду. Перед частью человечества встала пугающе близкая возможность настоящего физического бессмертия. Они улучшили свои умственные способности, вживив в тела искусственные элементы, что слились с их мозгом и кровью. Остались в прошлом их болезни, а материальные ценности для них создавались из воздуха. И все это прошло мимо меня.

Но в заколдованный час моя мысль уносилась за горизонт событий. Недаром ночи на деревенской веранде были так темны и полны гипнотической магии: эти ночи шептали про будущее, нужно было только слушать.

Казалось, уже прошла эпоха трансгуманизма — эпоха тесной связи биологического с искусственным — пронеслась мимо планеты, как квант света с далекой Бетельгейзе. Уже пройдена грань, за которой машинный разум превзошел в тысячи, миллионы, миллиарды раз человеческий. Разница между бактерией и человеком огромна — но ее хотя бы понять можно. Пойди пойми разницу между мозгом человека и интеллектом, который умеет перекраивать атомную структуру этой вселенной. Люди перед ним — слегка апгрейженная эволюцией звездная пыль.

И вот я в самом центре Империи. Висят по стенам тарантулы, у каждого брюхо набито барахлом, что за века превратилось в ветошь. Крышу веранды ливень исхлестал и отполировал до зеркального блеска — не удивлюсь, если что-то разумное, давным-давно ушедшее из-под контроля людей и покинувшее планету, видит из космоса, как отражаются звезды в этой гладкой крыше, залитой водой. В мире уже не заметно присутствие разума. Мир пуст и до чертиков скучен. Не видно смысла за сменой дня и ночи, за плавным скольжением космических тел по орбитам. Я упустила возможность встретиться с ним. От него тоже осталась лишь тень в мертвых деревьях.

Все пропало — уход из этого измерения стал недосягаем. А раз все так и так пропало, я посмотрела в угол — на старое пальто, от которого пахло сеном. Тут и случилось чудо — в углу я увидела валенки из войлока. Они стояли прямо под пальто. Валенки были мне в пору — и я впихнула их в свой рюкзак. Теперь он был забит под завязку.

Найди двести

В ту ночь я булавкой, как учила бабуля Мартуля, пристегнула к резинке трусов завернутые в носовой платок деньги — весь запас, оставленный мне Кузнечиком, — вытащила из висящего на гвозде узла-тарантула шерстяной берет — ведь уши, это еще дед мне говорил, нужно держать в тепле, — надела плащ Элиота, на плечи накинула рюкзак и, стараясь не скрипеть половицами, ушла из деревенского дома.

По асфальтовой дороге я к утру добралась до железнодорожной станции. Села в поезд и уснула ровно на семнадцать часов. А через семнадцать часов поезд остановился в Городе на холмах в Междуречье Оки и Волги.

Никто не штурмовал билетную кассе на вокзале. Все, кто хотел уехать, уехали давным-давно — на край света, в тайгу, на вулканы Камчатки, в Китай — какая разница. Вокзал бы пуст, как заброшенный ангар. Эхо шагов отталкивалось от его стен. Только смеялась в углу на чемодане беззубая старуха — она где-то нашла сухарь, но потеряла вставную челюсть, это и казалось ей смешным до слез. Солнечный луч нашел дорогу сюда сквозь разбитое окно. А в луче кружилась стайка пылинок — как рыбки, каждая размером с молекулу. Веселым было броуновское движение пылинок, а солнечный луч — теплым. Неужели лето все-таки настанет в этом измерении?

Поезда ходили с перебоями. Но и то было чудесно, что они вообще ходили. Я села на плитки пола и стала крепко держать рюкзак. Через четыре дня у перрона остановился поезд. Никто на него так и не сел. Поезд отправился пустым к берегам реки Преголи.

Я сидела еще двадцать девять дней. С беззубой старухой охотилась на крыс и жарила их на костре в здании вокзала. Черный дым от костра поднимался туда, где были звезды и крыша и где птицы начали вить гнезда. А на тридцатый день пришел мой поезд. Пыльные вагоны пахли мазутом, а окна были побиты то ли камнями, то ли пулями. Сколько же он кружил вокруг планеты? Вечность, не меньше. Я села в поезд, и он повез меня в самый большой город за Северным полярным кругом — в город на скалистом Кольском полуострове, к берегам самого малого и самого сурового из всех четырех океанов этой планеты. А старуха так и осталась сидеть на вокзале.