Жулье. Золото красных. Выездной

— Мы не слишком разболтались? — Марь Пална обвела стены, быть может, а скорее наверняка приютившие микрофоны-«клопы».

— Не слишком, — успокоил Мастодонт. — Холин прислал чудную штуку генератор стираний, пусть нас хоть сто магнитофонов пишут, кроме бу-бу-бу ничего не запишется.

— Здорово! — Марь Пална погладила мясистые листы лимона-пустоцвета, будто желая поделиться с растением радостью обретения генератора стираний.

— С агентурной жизнью ясно. — Мастодонт вытряхнул из пачки папиросу, размял табак в мундштуке, ковшиком ладони сбросил крошки на пол. — С кем куролесила, душа моя?.. — Без злобы поинтересовался предправления, по давней договоренности, ни ревности, ни покушениям на личную свободу другого в их отношениях места не находилось.

Откровенность Марь Палны в этот день сверкала пенной, брызжущей, тугой струей, как при открытии теплого шампанского:

— Сегодня ночью «троила», — призналась Марь Пална и присовокупила, не дожидаясь уточнений, — между прочим, ваш куратор!

— Господи! — утратив игривость, выдохнул Мастодонт и по лицу его скользнула тень досады и растерянности. Неловко прикурил, закашлялся, стал суетливо выгребать из ящиков бумаги, пытаясь хотя бы приблизительно вспомнить, что они означают и зачем написаны.

Марь Пална проницательно отметила внезапную и необъяснимую смену настроений и решила «опускать занавес», легко соскочила с подоконника, тихо осведомилась:

— Я пойду?

Мастодонт вроде поначалу и не услышал, затем будто вынырнул на поверхность реального из глубин времени и, запинаясь, пробормотал:

— Да… иди… конечно… потом договорим…

Секретарша исчезла. Предправления вскочил, подбежал к сейфу, прижался лбом к холодной стали, обеими руками обхватил сейф за боковины, будто возжелал обнять махину, рывком стронуть с места, поднять над головой и швырнуть… то ли в окно, то ли в приемную, то ли в портрет вождя над головой, если достанет сил…

В неприметном особняке в мешанине переулков центра, скромном снаружи и роскошном внутри, предстояла встреча с представителем братской партии. Гостиная с лепными медальонами и крашеными в цвет лаванды стенами безупречной гладкости ожидала гостей.

Первыми вошли Черкащенко и Сановник. Сели за уставленный яствами стол. Хотя Сановник был намного моложе Мастодонта, странное сходство проглядывало в их разных лицах. Сановник разлил минеральную по фужерам, принялся жадно пить.

— Синдром обезвоживания, — меланхолично ввернул Мастодонт.

— Было дело, — не стал оправдываться Сановник. — Схема простая… наши братья регистрируют торговую фирму — форин трэйд и все такое… мы продаем им оружие по бросовым ценам, затем они его перепродают на Западе по рыночным, разницу на наши счета и немножко им, на сытую жизнь и пропаганду марксизма…

— Все это делалось уже сотни раз, — заметил предправления.

— Разумеется, — согласился Сановник, — но наши сотоварищи по идеологии часто такие бестолковые, сущие дети, непременно напутают… на той неделе наш польский друг приволок шестьсот тысяч… на черта они нам здесь?

— На красивых женщин, — подсказал Мастодонт.

— Этого хватает и бесплатно, — разъяснил Сановник, — дамы как бы авансируют тело могущественным кавалерам в преддверии будущих благ…

— Как правило, призрачных, — выказал осведомленность Мастодонт.

— Как правило, — не стал возражать Сановник. — Однако, вернемся к делам… кредитование, проводки денег, финансовая отчетность — по вашей части.

Мастодонт кивнул.

Двери гостиной распахнулись, вошел маршал авиации и крохотный человечек с бегающими оливковыми глазенками — скорее всего представитель братской партии.

— Какие люди! — Закричал маршал, мужчины обменялись рукопожатиями, никто б не усомнился — знают присутствующие друг друга тысячу лет.

Четверо расселись за столом, вышколенные официанты-унтеры, а может и младшие офицеры — обслуживали споро и бесшумно.

Представитель братской партии кивал, как китайский болванчик, маршал методично насасывался коньяком, Сановник нашептывал в уши присутствующих свои соображения.

Наконец, осовевший маршал отвалился от стола, облапил худосочного представителя братской партии, сказал наставительно:

— Что ж ты такой костлявенький… прямо призрачный… не кормють?.. Ты тут поешь! Вишь! — Маршал метнул пухлую кисть к центру стола. — У нас добра на всех запасено, особенно для правильных людей, знающих толк в классовой борьбе… — Сановник остерегающе зыркнул на хмельного вояку, и маршал враз заткнулся, сник, опустив плечи и безвольно свесив руки, с ужасом припоминая, как генерал-полковника Лаврова впихнули в дурдом да еще в смирительной рубахе.

Чахлый представитель братской партии уродился скорее всего человеком не только хлипким, но и злобным — впрочем, малопочтенные качества эти часто сопутствуют друг другу — потому что прожег маршала пренебрежительным взором и ехидно уел, коверкая слова:

— Плехо? Такой болшой чиловъек, — похлопал по впадине под ребрами, намекая на оплывшую гору маршальского брюха, — а не… не… — тут представитель не нашел нужных слов и постучал себя по лбу костяшками жалкого кулака.