Журавли. Рассказы

– Эх, Мишка, поверь мне на слово, такой красоты нет на всем белом свете. А уж повидал я городов и весей немало. Бывало, в передышках между боями закрою глаза и вижу наши избы, что стоят вдоль Илима. Ставенки голубые, как ясные глазки, смотрят на юг, на солнце. Наличники белые, резные, строгих линий. Резьба делает небогатые домики наряднее, легче. Казалось, в таких сказочных домиках и жизнь легкая, сказочная. Вот так вспомнишь перед боем родное, и сердце смелостью наполняется, уверенностью в том, что вернусь живым. Сколько раз спасала меня эта красота от смерти…

– Павел, ты сам говоришь, что столько повидал, неужели не встречал мест покрасивее?

– Почему не встречал? Встречал. Но краше нашего все равно нету, точно тебе говорю. Родная земля – она самая красивая. Здесь родился, в школу пошел, семьей обзавелся. Каждый уголок, каждый кустик знаю. А вон посмотри, видишь, где деревня Игнатьева?

Павел повел рукой в сторону дальней сопки. Около нее виднелись дома, составляющие несколько улиц, параллельных реке.

– Да вижу я твою Игнатьеву, бывал там сотни раз, и по воде, и на лошадях.

– Я к чему тебе ее показываю? Вспомнилось… Возвращался я с фронта осенью сорок четвертого, как раз перед тем, как Илиму льдом покрываться. Доплыл я на лодке только до Игнатьевой с тамошним жителем Дмитрием Ивановичем Черемных. Попрощался с ним, взял вещмешок и бегом к своей деревне. Три километра бежал, не остановился ни на минуту, пока дорогу не преградила река. Смотрю с другого берега на родную деревню, а из глаз моих слезы катятся. В горле пересохло, то ли от быстрого бега, то ли от радости.

Встал напротив своего дома, кричу, а силы в голосе нет. Машу руками, мол, помогите мне, перевезите. Вижу, парнишки на том берегу забегали, в лодку прыгнули и ходом ко мне. Уж и не помню, как добрался. Тут меня вся деревня вышла встречать. Вот где счастье-то!

Мишка не сказал Павлу, что эту историю он слышал от него уже несколько раз.

Павел умолк, отвернулся от Мишки и стал пристально вглядываться – то ли в даль, то ли в прошлое. Но молчал он недолго, сегодняшние заботы и переживания оказались сильнее воспоминаний.

– Слушай, а что, Мишка Слободчиков в Иркутск улетел учиться?

– Да, в сельхозинститут, на механика.

– Здорово.

– Я тоже, десять классов окончу, и поеду на летчика учиться.

– На летчика? Это хорошо. А кто землю пахать будет?

– Другие пусть пашут, – безразлично сказал Мишка.

– Какие другие? Других-то не будет. Все станут инженерами, летчиками, машинистами, врачами…

– Да ладно тебе, Паша. Чего ты пристал? Я знаю, что буду делать. Уговаривать меня не надо…

– Ну, давай помолчим. Иногда это полезно.

Но молчали они недолго. Не выдержал Мишка:

– Вы, взрослые, странные какие-то. А для чего мы в школе учимся? Чтобы коров доить? Землю пахать? Для чего, скажи?

– И скажу. Я ведь до войны семь классов окончил, да не я один такой. По тем временам это было хорошее образование. Так что ж, в начальниках мне ходить надобно? А кто за трактор сядет, кто землю возделывать будет, кто сено заготавливать начнет, кому хлеб сеять и убирать? По-твоему получается – некому. Все сплошь инженеры да летчики. А кто кормить людей будет? Кто в деревне останется? Старики и старухи? Так вскорости и деревни не будет.

Павел от своих доводов накалялся все больше, щеки покраснели, покалеченная его рука то предостерегающе вздымалась вверх, то резко опускалась вниз.

– Представь себе, не будет нашей деревни. Как жить без нее станем? В страшное время сберегли, а когда мир наступил, все разбежались?

– Так что, по-твоему, не надо учиться деревенским? Если в деревне живем, то и летчиком быть нельзя, и инженером-строителем, и врачом…

– Чего ты заладил: учиться нельзя. Можно и нужно. И летчики в нашем краю нужны, и учителя, и агрономы, и механики, и строители. Только не всем ученье в голову идет, не все учеными становятся… Посмотри, Мишка, на деревню нашу, триста лет живут в ней люди. Как ее можно бросить?

– Да кто ее бросает? Ради нее я и стараюсь, учусь на отлично.

Мишка, казалось, уже не сопротивлялся восторгу Павла, смотрел в ту же сторону, что и старший напарник. С высоты птичьего полета деревня выглядела опрятной, геометрически выверенной. Вросшая фундаментами изб, как могучими корнями, в древнюю родную землю, она представала несокрушимым бастионом, о который разбивались века и невзгоды. Непостижимая ее целесообразность и значимость казались вечными, данными раз и навсегда.

Первым тишину нарушил Павел.

– Перед войной-то мы богато жили. Колхозу немалые денежки выделялись. Да и было за что, колхоз-то – миллионер…

Павел своей скрюченной рукой указал на большие постройки на краю деревни.

– Вон те фермы, конные дворы, ток для обмолота зерна. На эти деньги и построили. А техники сколько приобрели! На трудодни и хлеб, и деньги получали. Вся деревня приоделась, я уж не говорю о велосипедах и патефонах. Но война все разрушила, все переиначила… А скольких односельчан мы недосчитались… Ни один дом похоронка не обошла.