Жженый сахар

Психолог, к которой я ходила пару лет назад по настоянию Дилипа, говорила, что развод родителей — когда мама ушла от отца и отец дал нам обеим уйти — очень сильно повлиял на мои отношения с мужчинами. Мне показалось, что это как-то уж слишком просто. Так я ей и сказала.

— К тому же в расставаниях есть смысл, — добавила я.

Психолог что-то записала у себя в блокноте и попросила меня объяснить, что именно я имею в виду.

Я сказала, что, если ты остаешься, в этом нет привлекательности и тайны побега. Остаться — значит проявить благоразумие, в каком-то смысле смириться и успокоиться тем, что есть. Поверить, что ничего другого уже не будет. Но разве мы, люди, не созданы для поисков и открытий? Разве людям не свойственно всегда стремиться к чему-то большему?

— Я не виню свою мать, — сказала я психологу.

Хотя я, конечно, ее винила. Во всем и всегда.

— В детстве вы не боялись, что она вас бросит? Теперь вы не боитесь, что становитесь точно такой же, как ваша мать?

Я перестала ходить к психологу, потому что она задавала слишком много вопросов. По идее, она должна была просто сидеть и слушать, ведь именно в этом и заключается ее работа, разве нет? Воспоминания о страхе быть брошенной — это еще не так страшно. Гораздо страшнее — все эти вопросы, оставшиеся без ответа, но накрепко засевшие у меня в голове. Я подспудно искала ответы — не для психолога, а для себя, — и каждый раз, когда я приближалась к ответу, меня одолевали другие сомнения. Я хорошо представляла, какой ужас охватил физиков, когда был открыт микромир, где не действуют законы Ньютона. Ужас от одного осознания, что ты слишком далеко зашел. Наверняка многие из этих физиков мечтали забыть увиденное и вернуться обратно в простые, понятные времена. Нас губят вопросы. Даже сам знак вопроса всегда казался мне странным: этакий крюк на руке кровожадного чудища из кошмарного сна.

2002

Я стала художницей в тот день, когда меня приняли в колледж искусств. И не важно, что я ни разу не посетила занятия. Оценки в моем школьном аттестате были далеко не блестящими, но приемной комиссии Бомбейского колледжа изобразительного искусства понравились мои рисунки.

Мама пыталась отговорить меня ехать в Бомбей. Деньги на эту поездку я попросила у бабушки.

Профессор Кархат был живописцем и куратором моей будущей группы. Он буквально опешил, когда я сказала, что не пишу красками.

— Вы поступили на факультет живописи и рисунка.

— Я понимаю, — сказала я. — Но я не смогу и писать красками, и рисовать графику. Я плохо справляюсь с многозадачностью.

Он не желал ничего слушать. Существует единая учебная программа, рассчитанная на всех. Никто не будет подлаживаться под запросы отдельно взятой студентки. К тому же живопись и рисунок не так уж и далеки друг от друга. Если мне нравится рисовать, то, наверное, понравится и писать красками. Тем более что в живописи всегда есть место рисунку. Те же подготовительные эскизы. Так сказать, арматура, костяк.

Я кивнула:

— Вот именно. Меня интересует как раз костяк. Кости — это основа, они вне времени. Археологи будущего найдут именно кости и по ним будут судить о нас нынешних.

— Пока не попробуешь, не узнаешь, — сказал профессор. — Как говорится, не окунешься — не поплывешь.

Но я знала. Я знала, что мне не выплыть. Я сказала, что тоже не буду подлаживаться под программу. Во мне нет такой гибкости.

Я вышла из его кабинета, держа под мышкой папку с моими рисунками. Прошла мимо Художественной галереи Джахангир. Студенты устроили импровизированный вернисаж прямо на тротуаре у входа, продавали свои работы. Я опустилась на колени, чтобы получше рассмотреть картину одного парня. Умело выполненный портрет, написанный жирными, размашистыми мазками. Человек на портрете словно раздулся под весом масляных красок. В нем было что-то гротескное. Казалось, что холст густо забрызган кровью.

Мне надоело таскаться с тяжелой папкой, и я отдала ее ребятишкам, сидевшим на крыльце музыкального магазина. Для того, чем мне хотелось бы заниматься, никакие учителя не нужны.

Я не сказала бабушке с дедушкой о своем решении и не вернулась в Пуну. Я сняла комнату у старухи, жившей рядом с пожарным депо в Колабе. Днем я читала о современном искусстве и составляла коллажи из репродукций и фотографий. Подолгу рассматривала старые снимки, которые Кали Мата собрала для меня в альбом. Вырезала предметы и лица, которые либо не помнила, либо не желала помнить, и превращала их в пятна черной пустоты. Наклеивала изрезанные картинки на листы и зарисовывала пустые пространства, чтобы образы стали такими, какими, с моей точки зрения, им следует быть.

По вечерам я одалживала у квартирной хозяйки хлопчатобумажное сари и ходила на открытия выставок и вечеринки в художественных галереях. Иногда заводила знакомства, беседовала с людьми. Но в основном просто потягивала вино и вбирала в себя белизну пустых пространств.