ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Специально для сестры и ее детей Толстой снимал в Москве квартиру и некоторое время жил вместе с ними. И его второе заграничное путешествие отчасти было связано с необходимостью вывезти сестру в Европу, где ее «позор» не был бы бельмом на глазу светского общества.

Но, по-видимому, у самой Марии Николаевны был довольно авантюрный характер. Во французском курорт­ном городке Экс-ле-Бене она познакомилась со швед­ским моряком Гектором де Кленом, простудившимся в плавании, заболевшим ревматизмом и приехавшим лечить­ся. Клен был красив, но болезнен — всегда ходил в теплых башмаках и с палкой. Их дружба перешла в пылкую любовь.

Три зимы они провели в Алжире. 8 сентября 1863 года Ма­рия произвела на свет незаконнорожденную дочь Елену.

После смерти Валериана Мария Николаевна переехала в Покровское, серьезно занялась хозяйством. Дети подрас­тали. В 1871 году ее дочь Елизавета Валериановна вышла замуж за князя Леонида Дмитриевича Оболенского. Спус­тя четверть века их сын Николай Леонидович женится на самой любимой дочери Толстого, Марии, которая прихо­дилась своему супругу... троюродной теткой. Так причуд­ливо переплетались родственные связи дворянских семей того времени.

Выдав замуж обеих законных дочерей, Мария Никола­евна часто ездила за границу. В 1873 году умер Клен. Она тяжело переживала его смерть и всерьез подумывала о са­моубийстве. Тогда-то и появилось ее письмо брату Льву, навеянное чтением выходившей в свет частями в «Русском вестнике» «Анны Карениной»: «Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от ми­нутных наслаждений, потому что всё то, что незаконно, ни­когда не может быть счастием...»

Другой, еще более важной причиной второй поездки Толстого в Европу была болезнь старшего брата Николая. Он умирал от чахотки в немецком городке Содене. Лев пе­ревез его на курорт Гиер близ Ниццы, где Николай в муках скончался на его руках 20 сентября 1860 года.

Толстой считал, что эта смерть была «самым сильным впечатлением» в его жизни. За четыре года до этого, тоже от чахотки, скончался в Орле Дмитрий. Лев посетил брата перед его смертью, но последний вздох Дмитрий Николае­вич испустил в его отсутствие. А вот угасание Николеньки происходило на глазах Льва. Старший брат держался чрез­вычайно мужественно, не показывая своих страданий. «До последнего дня он с своей необычайной силой характера и сосредоточенностью делал всё, чтобы не быть мне в тя­гость, — писал Лев брату Сергею. — В день своей смерти он сам оделся и умылся, и утром я его застал одетого на кресле. Это было часов за 9 до смерти, что он покорился болезни и попросил себя раздеть... Он умер совсем без страданий (на­ружных, по крайней мере). Реже, реже дышал, и кончилось. На другой день я сошел к нему и боялся открыть лицо. Мне казалось, что оно будет еще страдальческее, страшнее, чем во время болезни, и ты не можешь вообразить, что это бы­ло за прелестное лицо с его лучшим, веселым и спокойным выражением. Вчера его похоронили тут».

В письме Александре Андреевне Толстой, которая была очень набожной и воцерковленной женщиной, он размыш­ляет, что смерть брата ясно показала ему всю бессмыслен­ность жизни. «Незачем жить, коли он умер — и умер му­чительно; так что же тебе будет? — Еще хуже. Вам хорошо, ваши мертвые живут там, вы свидитесь с ними (хотя мне всегда кажется, что искренно нельзя этому верить — было бы слишком хорошо); а мои мертвые исчезли, как сгорев­шее дерево».

Толстой отказывается везти тело умершего брата на ро­дину, да и сам подумывает уже не возвращаться. «В Россию ехать незачем. Тут я живу, тут могу жить. Кстати, сестра здесь с детьми».

И в этом состоянии он делает в дневнике еще одну за­пись о «новой религии», которую будто бы хочет создать: «Во время самих похорон пришла мне мысль написать ма- терьялистическое Евангелие, жизнь Христа-матерьялис- та...»

И вновь, как в случае с крымской записью в дневни­ке 1855 года, церковная критика обрушивается на Тол­стого за его «гордыню». Вот же чего вздумал, свое Еванге­лие написать! Да еще и матеръялистическое\ Но при этом не учитывается жизненный контекст, который породил эту запись.

Брат Николай, безусловно, был атеистом. Перед смер­тью он не причащался. Мы не знаем, отпевали ли его в пра­вославном храме и был ли такой храм в маленьком городке Гиере, в котором даже сегодня проживает около семи ты­сяч человек.

Толстой обожал Николая, преклонялся перед ним. Тот больше остальных братьев служил младшему образцом для подражания, а после ранней смерти отца стал для него от­цом...