ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

невозможно. Понимая это, Толстой вступает в сложную иг­ру с этим сильнейшим из искушений. По сути, в игру с дья­волом. Повесть «Дьявол» — самое сильное произведение Толстого, посвященное этой теме.

«Девки сбили меня с толку», «девки мешают», «из-за девок... убиваю лучшие годы своей жизни» — постоянный мотив раннего дневника. Это дневник внутреннего «мона­ха». Он не видит в половой страсти ни единого светлого мо­мента. Но от нее некуда бежать, как бежал он от светских развлечений и карточной игры. Она настигает его везде — в Ясной Поляне, в Москве, в Петербурге, на Кавказе, за гра­ницей... Возможно, его почти счастливое состояние в осаж­денном Севастополе под бомбами и картечью объясняется еще и тем, что бомбы и картечь лучше всего иного позволя­ли забыть о похоти. Страх смерти оказался острее «чувства оленя».

Заграничный дневник 1857 года создает впечатле­ние, что Толстой был просто-таки эротоманом. Париж, Женева, Кларан, Берн... Почему-то о красотах и досто­примечательностях этих мест он пишет скупо, но зато пос­тоянно обращает внимание на «хорошеньких». «Бойкая госпожа, замер от конфуза»; «кокетничал с англичанкой»; «прелестная, голубоглазая швейцарка»; «служанка трево­жит меня»; «красавицы везде с белой грудью»; «красавица с веснушками». «Женщину хочу ужасно». «Красавица на гулянье — толстенькая». «Девочки. Две девочки из Штан- ца заигрывали, и у одной чудные глаза». «Славная церковь с органом, полная хорошеньких». «Пропасть общительных и полухорошеньких...» «Встреча с молодым красивым нем­цем у старого дома на перекрестке, где две хорошеньких...» «Встретил маленькую, но убежал от нее».

И в это время из Парижа Тургенев пишет П. В. Аннен­кову о молодом Толстом: «...странный он человек, я таких не встречал и не совсем его понимаю. Смесь поэта, каль­виниста, фанатика, барича — что-то, напоминающее Рус­со, но честнее Руссо — высоконравственное и в то же время несимпатическое существо».

97

Почему «несимпатическое»? Потому что из него всё торчит. Нет цельности, гармонии. Почему «высоконравст­венное»? Тургенев, который позже будет спасать Толстого в Бадене, проигравшегося, задолжавшего кучу денег и вдо­бавок заболевшего неприличной болезнью, прекрасно по­нимал, что тот — не образец морали. Но Тургенев был глу­боким психологом. Он видел внутренний стержень этого

4 П. Басинскийстранного молодого человека. Порочные страсти — не его стезя.

«Хорошенькие», «полненькие», «с белой грудью» — это от дьявола, которому Толстой часто уступает, но не проща­ет себе ни одного поражения. Всё записывает в дневник! Потом, в старости, перечитывая записки своей молодос­ти, он думал уничтожить их. Он понимал, какое впечатле­ние они произведут на неподготовленного читателя. Од­нако — оставил. Зачем? А для того, чтобы люди знали, что даже такого грязного, порочного и отвратительного моло­дого человека, каким он себя считал, не оставил Бог. Ведь в результате получилось же из него нечто. Всего-то — Лев Толстой, мировая величина. Значит, он выиграл сражение с дьяволом?

Нет, всё не так просто. Повесть с названием «Дьявол» Толстой написал в ноябре 1889 года за десять дней. И 20 лет прятал рукопись в обшивке стула, так и не напечатав. Объ­яснения, что он просто боялся показать эту повесть жене, тут явно недостаточно. Дело в том, что эта повесть была свидетельством самого главного поражения Толстого в иг­ре с дьяволом.

«Софья Андреевна сегодня охвачена злом, — пишет доктор Толстого Душан Маковицкий 13 мая 1909 года, — гневно, злобно упрекала Л. Н. за повесть, которую нашла в его столе и которую он и не помнил, что и когда написал».

Как же не помнил? 19 февраля того же года Толстой на­писал в дневнике: «Просмотрел "Дьявола". Тяжело, непри­ятно».

В повести рассказывалось о связи Толстого с замужней крестьянкой Аксиньей Базыкиной, его самом продолжи­тельном и мучительном романе до женитьбы. Результатом этой связи был внебрачный сын.

Двадцать шестого апреля 1909 года зять Толстого Миха­ил Сергеевич Сухотин пишет в дневнике:

«Ездил со Л. Н. к Чертковым. По дороге заехали к од­ной бабе, у которой умер ночью неизвестный странник. Покойный лежал на полу, на соломе, лицо было прикры­то какой-то тряпкой. Л. Н. приказал открыть лицо и долго вглядывался в него. Лицо было благообразное, покойное. Тут же сидело несколько мужиков. Л. Н. обратился к одно­му из них:

Ты кто такой?

Староста, ваше сиятельство.

Как же тебя зовут?

Тимофей Аниканов[15].

Ах, да, да, — произнес JI. Н. и вышел в сени. За ним последовала хозяйка.

Какой же это Аниканов? — спросил JI. Н.

Да Тимофей, сын Аксиньи, ваше сиятельство.

Ах, да, да, — задумчиво произнес JI. Н.

Мы сели в пролетку.

Да ведь у вас был другой староста, Шукаев, — произ­нес JI. Н., обращаясь к кучеру Ивану.

Отставили, ваше сиятельство.

За что же отставили?

Очень слабо стал себя вести, ваше сиятельство. Пил уж очень.

А этот не пьет?

Тоже пьет, ваше сиятельство.