ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

В пятидесятые годы после публикации очерков из Се­вастополя, которые так понравились Александру II и его сыну, тогда еще юному цесаревичу, у Толстого были все возможности стать если не придворным писателем, то обласканным царским двором. Взойдя на трон, Алек­сандр III не забыл своего раннего восхищения творчест­вом Толстого и оставался его поклонником даже в то вре­мя, когда он взбунтовался против Церкви и государ­ства. Выражения «мой Толстой», «моего Толстого попрошу не трогать» были естественными в устах царя. Есть свиде­тельства, что он плакал во время художественной читки пье­сы «Властьтьмы». Впрочем, это не помешало цензуре запре­щать ее к постановке в публичных театрах (можно только на домашних!) в течение без малого десяти лет. Сразу после ее написания в 1886 году в Александринском театре уже пол­ным ходом шла подготовка к премьере: были распределены роли, готовились к репетициям... Но вмешался Победонос­цев. Пьеса шла в Берлине и Париже, Италии, Швейцарии и Голландии. НоневРоссии. Писатель и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский сочинил по этому поводу стихо­творный экспромт:

В России две напасти:

Внизу — власть тьмы,

А наверху — тьма власти.

Что же столкнуло этих людей, Толстого и Победонос­цева? Каждый из них был личностью незаурядной. О По­бедоносцеве можно говорить что угодно, но он был человек безусловно умный и образованный. Он прекрасно разби­рался не только в российской политической ситуации, но и европейской, читал все главные европейские газеты. Он был, конечно, бблыпим знатоком в области православной литературы, чем Толстой, и искренне любил русскую Цер­ковь. Он был человек глубоко нравственный. Невозможно представить, чтобы Победоносцев получил взятку и даже чтобы кто-то осмелился ему ее предложить. Он умел отде­лять личные интересы от государственных и искренне бо­лел за державу.

Он был воспитателем двух великих князей, сыно­вей Александра II — Николая и Александра. Но Николай, на которого он возлагал большие надежды, скончался в 1866 году. Это был страшный удар для Победоносцева, ко­торому откровенно не нравились реформы Александра II, и он этого не скрывал.

«На него была надежда, — писал он после смерти це^а- ревича Николая своей конфидентке Анне Тютчевой, доче­ри поэта, — мы в нем видели противодействие, в нем иска­ли другого полюса. Эту надежду Бог взял у нас. Что с нами будет? Да будет Его святая воля...»

«Мы» — это, вероятно, московская партия славянофи­лов, которой благоволил Победоносцев, будучи антизапад­ником.

Победоносцев не любил Александра II не только за ре­формы, но и за, как он считал, аморализм. После смерти жены, не дожидаясь истечения года траура, государь всту­пил в морганатический брак[23] с Екатериной Долгоруковой, с которой имел четверых внебрачных детей.

Победоносцева также раздражало холодное отноше­ние Александра II к православию. Он был оскорблен, когда тот запретил наследнику престола в 1867 году по­ехать в Москву на похороны митрополита Филарета. Туда уже отправился другой его сын, великий князь Владимир, и государь решил, что этого вполне достаточно.

Гибель царя 1 марта 1881 года от взрыва бомбы, бро­шенной ему под ноги членом партии «Народная воля» Иг­натием Гриневицким, была объективно выгодна Победо­носцеву. Она позволяла свернуть реформы и критиковать весь либеральный Комитет министров (Михаила Тариело- вича Лорис-Меликова, Дмитрия Алексеевича Милютина, Александра Агеевича Абазу и др.).

Его личное влияние на нового императора было очень весомым. И Победоносцев воспользовался этим. Успех тер­рористического акта против Александра II позволил Побе­доносцеву внушать Александру III, что необходимо, по вы­ражению другого консерватора, Константина Николаевича Леонтьева, «подморозить» Россию. И это удалось. На чет­верть века, писал Александр Блок, «Победоносцев над Рос­сией / Простер совиные крыла». Едва ли не первым, кто пытался помешать ему, стал Толстой.

Вспомним, что испытал он, увидев в марте 1857 года смертную казнь в Париже. Ужас и отвращение! И даже не столько от самой экзекуции, сколько от атмосферы, в кото­рой она происходила. Толстой ненавидел насилие любого рода. Но насилие, совершаемое «по закону», то есть заведо­мо оправданное и даже освященное (ведь на казни обяза­тельно присутствовал священник), было ему особенно от­вратительно!

Толстой гордился тем, что по указу императрицы Ели­заветы Петровны от 25 мая 1753 года перестала применять­ся смертная казнь по отношению ко всем уголовным пре­ступникам, включая убийц. В этом плане Россия оказалась прогрессивнее Западной Европы, отменившей смертную казнь во второй половине XX века.

Но указ Елизаветы не означал, что от смертной казни освобождаются политические преступники, посягнувшие на «спокойствие государственное, безопасность Престола и Святость Величества». Казнили и Пугачева, и декабрис­тов. И петрашевцев, втом числе Ф. М. Достоевского, могли бы казнить, если бы не помилование.