ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Всё это Толстой прекрасно понимал. Тем не менее в марте 1881 года он пишет новому императору письмо с просьбой не казнить убийц его отца. Это было неслыхан­ным вызовом!

Непосредственный убийца царя Гриневицкий скончал­ся от ранений, полученных от брошенной им бомбы, в тот же день, что и его жертва. Но пятеро арестованных по этому делу народовольцев — Андрей Желябов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, Тимофей Михайлов и Николай Рыса­ков — были, разумеется, обречены на виселицу. Надо было быть очень наивным человеком, чтобы думать по-другому.

Убийством царя-реформатора были возмущены в об­ществе. Возмущен был и Толстой. Иначе Страхов, хорошо знавший настроения Толстого, не написал бы ему: «Какой удар, бесценный Лев Николаевич! Я до сих пор не нахожу себе места и не знаю, что с собой делать. Бесчеловечно уби­ли старика, который мечтал быть либеральнейшим и бла­городнейшим царем в мире. Теоретическое убийство, не по злобе, не по реальной надобности, а потому что в идее это очень хорошо...»

Именно убийство царя, освободившего крестьян от крепостного рабства и желавшего развития России по ев­ропейскому пути, заморозило многие либеральные рефор­мы и стало одной из причин революционных потрясений 1905-1907 и 1917 годов.

Наверное, и это Толстой понимал й предвидел. Что же заставило его написать царю письмо, оригинал которого не сохранился, но о содержании которого мы знаем из черно­вика?

Самое начало письма было дерзким: «Я буду писать не в том тоне, в котором обыкновенно пишутся письма госу­дарям... Я буду писать просто, как человек к человеку...» Но царь в России был не просто «человеком», а «помазанни­ком Божьим». Духовная власть царя была не менее важна, нежели ее политическая составляющая. Это был прямой вызов царской власти и монархии в целом. Недаром Софья Андреевна была страшно напугана этим письмом и грози­ла «выгнать вон» домашнего учителя Василия Ивановича Алексеева, который поддержал идею Толстого. Из религи­озного диссидента — вполне логично — ее муж превращал­ся в диссидента политического.

Но на чем была основана эта логика? Толстой «всего лишь» предлагал Александру III поступить не по-царски, а по-человечески, под человеческими законами имея в виду высшие христианские истины. «Прежде обязанностей ца­ря есть обязанности человека, — писал он, — и они должны быть основой обязанности царя и должны сойтись с ними. Бог не спросит Вас об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей».

В письме Толстой не жалеет слов в осуждение террорис­тов: «враги отечества, народа», «презренные мальчишки», «безбожные твари». Но именно в этом осуждении он видит главное искушение для царя. «В этом-то искушении и со­стоит весь ужас Вашего положения. Кто бы мы ни были, цари или пастухи, мы люди, просвещенные учением Хрис­та». «Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем прости­те», — призывал Толстой.

Толстой предлагал не просто помиловать царе­убийц, не просто смягчить им наказание, но «позвать» этих людей, дать денег и услать «куда-нибудь в Америку». В этом случае он сам готов был стать верным монархистом: «...не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом Вашим. Я плакал бы от умиления, как я те­перь плачу всякий раз, когда бы я слышал Ваше имя».

Не один Толстой был против повешения народоволь­цев. 28 марта, за шесть дней до казни, в зале Кредитного общества читал публичную лекцию Владимир Соловьев. «Сегодня судятся и, вероятно, будут осуждены на смерть убийцы царя. Но царь может и, если действительно чувст­вует свою связь с народом, должен простить цареубийц. Народ русский не признаёт двух правд. Если он признаёт правду Божию за правду, то другой у него нет, а правда Бо- жия говорит: "Не убий"...»

О возможности смягчения приговора говорили и в ли­беральных кругах при дворе. И сегодня трудно судить, что было бы, если бы... Если бы царь помиловал убийц отца. Предположить можно только одно: волна революционно­го террора захлебнулась бы в нравственном противоречии. Всякое новое политическое убийство уже не имело бы под собой никаких моральных оснований и было бы осуждено всем российским обществом. Казнь народовольцев, при­чем даже тех, кто непосредственно не убивал царя, дела­ла их жертвами власти и морально развязывала руки для новых терактов. Между тем для революционеров XIX ве­ка представления о морали, пусть и извращенные, были важны. Они жертвовали жизнями ради России, прогрес­са, справедливости, чего угодно. Так они понимали свою «миссию». Например, в кодексе чести Боевой организации партии социалистов-революционеров, в разное время воз­главляемой Азефом, Гершуни и Савинковым, было заложе­но положение, что террорист и сам обязан погибнуть — во время теракта или после него. По сути, это было извраще­ние христианского учения о принесении себя в жертву ра­ди других.