Зимнее марево

Сергей выбежал на улицу. Падал снег, крупный и ленивый, как пух из вспоротой подушки. Неподалеку от дома стоял грузовик. Шла бойкая торговля. В кузове были аккуратно, плотно уложены молодые елочки. Мужчина в телогрейке и ушанке быстро скидывал упругие, звенящие на морозе деревца в руки подходивших людей, а те протягивали ему смятые бумажки, и мужчина, не глядя, запихивал их в карман.

Сергей с удивлением обнаружил: в нескольких шагах, на перекрестке, прохаживается милиционер.

В последний раз Сергей оглянулся на этот дом. И замер. К подъезду с другой стороны подходили трое. Парень в пушистой меховой шапке. Сергей сразу его узнал: Мераб. Следом Надя, а рядом с ней — Толя. Толик.

Сергей, не шевелясь, смотрел, как они исчезли в дверном проеме. Дверь захлопнулась.

Очередь у грузовика схлынула. Мужчина в кузове нервно оглядывался. В руках он держал тощенькую елку.

— Ну, берешь? — спросил он. Сергей не сразу догадался, что вопрос обращен к нему. — Берешь или нет?

Он дождался, пока они вышли вчетвером. Мераб и Толик несли туго набитые сумки. Теперь он увидел и знакомую машину.

Он испугался, что они заметят его, и встал за фонарный столб.

Дома открыл учебник, но так и сидел над ним, не прочитав ни строчки. Подпер голову руками. Так, ему казалось, мысли быстрей отстоятся.

А не все ли равно, вдруг смело и твердо подумалось ему, не все ли равно, лишь бы она была со мной. И какое мне до остального дело? Ведь жизнь одна. И она одна, одна-единственная. Никого мне больше не надо.

За окном стало смеркаться. Позвонила Милочка:

— Ты что, заболел?

— Да, — сказал он.

— А то приезжай. Тут во дворе ребята снеговика слепили.

— Нет, — сказал он.

Тамара позвонила в конце недели. Он уже сдал второй экзамен.

— Ты мне больше не звони, пожалуйста, — сказал он и положил трубку.

Она перезвонила.

— Что случилось?

— Ничего.

— Странно. Со мной никто еще так не разговаривал. Это только тебе я почему-то позволяю.

— Я думаю, не только мне, — сказал он и пожалел, что не удержался. Не нужно было никаких намеков и объяснений. Он же решил. Все кончено, и выяснять нечего.

— Я чем-нибудь провинилась?

— Ты сама все знаешь, — сказал он.

— Нет. Объясни… Ты очень хороший мальчик, и я совершенно не могу на тебя сердиться. Приезжай к Наде. Я у нее.

— Я уже один раз приезжал, — усмехнулся он.

— Ты правда не хочешь меня увидеть?

— Нет, — сказал он.

Она молчала, и он молчал. Фоном в трубке послышалась музыка. Снова пел Карел Готт.

— Ну, хорошо, — наконец сказала она, — если ты не хочешь больше со мной говорить, повесь трубку. Но знай, я тебе никогда не позвоню.

Лишь мгновение колебался. И бросил трубку.

Он ждал, она все-таки перезвонит. Телефон молчал. Он несколько раз снимал трубку, проверял, не отключился ли случайно. Вот и хорошо, сказал он. Вот и хорошо. Значит, теперь все.

Он уже засыпал и, кажется, видел, как едет по горной дороге — вверх и вверх, но зазвонил телефон.

— Можно попросить Нину? — вкрадчиво поинтересовался женский голос.

— Не туда попали! — зло ответил он.

Не успел лечь, снова звонки. Ом подскочил к аппарату. Сердце отчаянно колотилось спросонья. Тот же голос.

— Вы какой номер набираете?

Она назвала. Почти верный, не совпадала только последняя цифра.

— Кто это? — сонно спросил отец.

— Не туда попали.

Утром, после завтрака, Сергей сел за книги. Что-то не давало ему сосредоточиться, какая-то посторонняя, ускользающая мысль отвлекала. Что-то он должен был сделать. Ах, вот! Он вспомнил. Ерунда, мелочь, но надо выяснить.

Он подошел к телефону. Он был уверен: никакой Нины по этому номеру нет… Никто не подходил. Он снова набрал номер, долго ждал. Никого.

Выходило, придется позвонить позже.

ДОЖДЬ В КРАПИНКУ

1

В щель между занавесками проникал слабый пасмурный свет. Опять дождик? Или не рассвело? А в квартире уже проснулись: из коридора слышны поскрипывание и шорохи, из кухни — звяканье, голоса бабы Тани и дедушки. Будильник тикал на тумбочке, звуки мелодично перетекали один в другой, получалась струящаяся нежная музыка. Но, чтобы увидеть циферблат, нужно приподняться и, значит, впустить холодный воздух под одеяло. Не зима, не топят. К горячим батареям притронешься — сразу тепло, а ладони будто пылью перепачканы: так вяжет неспелая хурма.

Ну вот, и на улице шаги. Метла не шуршит, это не дворник.

А в общем, какая разница, сколько времени, если наконец долгожданное воскресенье и можно спокойно поваляться (хотя Антон и не любил этого слова: валяются целый день только бездельники и лентяи, говорила баба Таня). Еще было мамино слово: «понежиться». Но это уж совсем противное. Мама часто употребляла слова, совершенно не задумываясь над их смыслом. «Нежиться» — еще не самое худшее.