Зимнее марево

Или еще: прошлой весной у дома Германа остановилась лимонно-желтая машина. Подобных Антон не встречал. Все ребята и девчонки переулка от нее не отходили. Кто-то определил, что это «оппель-адмирал». «Трофейная, наверно», — высказал предположение Сашка. И эмблема красивая: эмалевый кружочек поделен на четыре части, верхний и нижний треугольники голубые, а боковые — беленькие. Мотылек в небе. Толпились вокруг машины целый день, изучая каждую деталь, заглядывали через стекло в кабину. Не забывали наблюдать и за деревянными воротцами, из которых в любую минуту мог выйти страшный Герман, и за калиткой, из которой могли выскочить его собаки.

Но никто не выходил и не выскакивал.

Антон уже не помнил, как это получилось, но вечером, когда он пришел домой и стал рассказывать о желтой машине и проситься хоть на минуточку еще раз взглянуть на нее, ему позволили. И как раз в тот момент, когда он подбежал, на желтый капот опустился большой майский жук. Его, видимо, тоже привлек диковинный цвет. Антон схватил жука (который, кстати, явился еще одним свидетельством не напрасно проведенного времени, стал, можно сказать, наградой за любознательность) и, задыхаясь от счастья и везения, рванул домой. Там он посадил жука в спичечный коробок и на другой день хвастал им во дворе.

А машина к утру исчезла. Только жук и напоминал о том, что это был не сон.

— А еще, — сказал Пашка, — меня отличной песенке научили. Настоящая, пиратская. Ух!.. Припев такой отличный. — Пашка оглянулся по сторонам, остановился и влажно задышал Антону в ухо: — Приятели, быстрей разворачивай парус, йо-го-го, веселись, как черт! Одних убило пулями, других уносит старость, йо-го-го, все равно за борт! — Песня действительно была что надо. Такую спеть — и все поймут, какой ты мужественный и рисковый парень. И девчонки сразу тобой заинтересуются. Пашка пропел куплет и лихо сплюнул сквозь зубы. Прямо в водосточную решетку. Не то что катавший Антона неаккуратный шофер «Победы».

У самой школы они нагнали Лену Краеву. Маленькая, тощая, пальто чуть не по земле волочится, большие, с перламутровым отливом пуговицы кажутся тяжелыми-претяжелыми. Да еще огромный портфель — отцовский, наверно, с двумя замками, из коричневой пупырчатой кожи.

— Ты что, Краева, как черепаха тащишься? Опоздаешь, — припугнул ее Михеев. Лена не ответила, только переложила портфель в другую руку. Антону всегда хотелось ей помочь. Но он стеснялся. Еще подумают, он в Краеву влюблен, начнут дразнить…

— Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка, тренируйся, ты моя сизая голубка, — показывая на Лену, пропел Михеев и подмигнул Антону.

Михеев над кем угодно мог посмеяться. Отменяли урок из-за того, что у Антонины Ивановны заболела мать, а Пашка торжествовал: «Так ей и надо!» Антон и не одобрял и жалел его. Он знал, в чем причина постоянной Пашкиной злости. После одного родительского собрания мама рассказала: Михеева бросил отец, ушел в другую семью. Они с Михеевым сидели тогда за одной партой, и мама предупреждала Антона, чтоб он был к Михееву повнимательней, помогал ему заниматься, потому что Михеев из-за отца очень переживает. Разговаривая с Михеевым, Антон себя контролировал, о своем папе старался не упоминать, разве только Пашка сам спрашивал. А чем еще в такой ситуации поможешь?

К металлическим воротцам, ведущим на школьный двор, бабушка за руку переводила через дорогу Алешу Поповича, на самом деле Алешу Попова, вовсе не богатыря, маленького, черненького, с карими, влажными глазами. Перед воротцами старушка внука отпустила.

— А чего ж ты бабку на уроки не взял? — сразу пристал к нему Михеев.

Алеша чуть улыбнулся, показав крупные зубы, диковато выкатил глаза. Раздувал ноздри. По его виду трудно определить, что он сейчас выкинет. То ли в драку полезет, то ли он робеет? Шлепал прямо по лужам, не боясь промочить начищенные до блеска ботинки.

Миновали кирпичи, обозначавшие штанги ворот, — на переменах и после занятий старшеклассники играли во дворе в футбол; поднялись на каменное крылечко. Дежурные с красными повязками Михеева пропустили, а к Антону и Алеше привязались. Лица противные, прыщавые.

— Ну-ка, вытрите ноги как следует.

Один схватил Антона за воротник пальто, другой подталкивал Алешу к грязной, мокрой тряпке.

— Возьми. Быстро. И чтоб убрал здесь все… — Алеша умоляюще смотрел и блеял, будто барашек. Парень гнул его все ниже к половику. — Вот сейчас отберу дневник, узнаешь…

— Ну пусти, — просил своего мучителя Антон. — Пусти, пожалуйста. Звонок скоро.

У Алеши слезы навернулись, и Антон уже готов был взять тряпку — все лучше, чем получить замечание в дневник, но нежданно-негаданно пришло избавление: влетел учитель по труду Анатолий Дементьевич. Запыхавшийся, пальто расстегнуто, из портфеля торчит ручка молотка. Стянул шляпу.

— Здравствуйте, товарищи дежурные. А это что, нарушители?

— Вот не хотят ноги вытирать, — пожаловались прыщавые и тут же отпустили обоих.

Из распахнутых дверей классов неслись шум, стук, топот — обычный утренний гвалт, не усмиренный появлением учителя.