Зимнее марево

Олька Лырская, новая соседка Антона, уже приготовилась к уроку, выложила на край парты учебники в обтрепанных обертках, достала чернильницу-непроливашку и ручку. С Лырской Антон сидел всего третий день. Антонина Ивановна постоянно кого-то пересаживала: то, чтоб девочки сидели с мальчиками, то по алфавиту, то по росту, то неуспевающего к отличнику, а недисциплинированного к образцово-послушному.

Антон сперва сидел с Ирой Синичко. Учебники и тетради у нее были чистенькие, почерк и наклон букв красивый, никогда она не забывала ни карандашей, ни линеек, ни ластика, а если у Антона не было чего-нибудь из необходимого, Ира легко, с охотой предлагала свое.

Дедушка как-то попросил его рассказать о соседке. Антон покраснел. От дедушки это не укрылось. «Ты как себя чувствуешь? — забеспокоился он. — У тебя не жар?» И приложил прохладную ладонь к его пылающему лбу. «Это, наверно, я простудился», — сказал Антон. Дедушка вроде бы поверил или сделал вид, что поверил; посоветовал немедленно лечь в постель и поставить горчичники. И с тех пор Антон гадал: знает дедушка о его тайне или нет?

А Михеев, который сидел раньше с Лырской, сам не занимался и другим мешал: отвлекал разговорами, приносил червей и пугал девчонок. И Синичку, — так звали Иру в классе, — срочно бросили на Пашкино перевоспитание, а Антон очутился рядом с Лырской. Страшное невезение! Рыжая (ее прическа называлась «конский хвост»), с острым носом и противным, гнусавым голосом, она повсюду сажала кляксы и писала как курица лапой.

— Подготовился небось по чтению? — заквакала Лырская.

— А что? — насторожился Антон.

— А то, что напрасно. Меня должны сегодня вызвать. Дежурные в субботу относили журнал в учительскую и видели: по чтению против моей фамилии точка стоит. Я все воскресенье зубрила…

Над коричневой, белесоватой от мела доской — черно-белый портрет Менделеева. К стеклу прилипли пластилиновые шарики: старшеклассники стреляют из трубочек и с ногтя. Еще три портрета на правой стене: Пушкин, Горький и Лермонтов. Под портретами к узенькой реечке, что делит стену на две части: белую — до потолка и желтоватую — до пола, — прикноплен разлинованный лист ватмана. На нем отображен ход соревнования звеньев по успеваемости. Звено, в котором Антон, второе. Средний ряд парт. Оно на втором месте. На первом — первое звено, у них подобралось много отличников. А тут, как ни бейся, за других все равно не ответишь. Один Вадик Молодцов чего стоит!

Впрочем, с пересадочной чехардой все здорово запуталось: был ученик в одном звене, а его пересадили в другое. Значит, его оценки вместе с ним переходят? Антонина Ивановна сказала: остаются в прежнем звене, потому что они результат воспитательной работы коллектива. Да так оно и удобней, иначе не уследишь, откуда их изымать и куда приплюсовывать…

— Эй, Былеев, — окликнул Антона Голышок.

— Чего?

— Проверка слуха! — Голышок захохотал.

Антон не любил таких шуток. Что смешного? Достал учебники, дневник.

За субботу на парте новых надписей и рисунков не появилось. Вечером в их классе проходили занятия школы рабочей молодежи, а днем, во вторую смену, учились старшеклассники — эти два потока и переписывались. Когда Антон сидел с Ирочкой, на их парте появилось: «Кто прочел — тот осел». Ирочка сказала: «Плоско». Антон ей поддакнул, а на самом-то деле шутка ему понравилась. Хитрая ловушка: туда вошел, а назад нельзя. Прочитал, пробежал глазами — и все, уже «осел». И поделом, не читай всяких глупостей.

Здесь-то и таились главный стыд и главная тревога Антона: ему нравилось читать такие надписи. Некоторые он даже запоминал. Папе, единственному из всех, Антон в этом открылся. И папа его не ругал, понял. Жаль, всего ему рассказать было нельзя. То, что говоришь и считаешь вполне нормальным и допустимым во дворе или в школе, дома не повторишь. С ребятами, когда дразнишься и кто-нибудь брякает что-либо невпопад, принято отвечать: «Не в склад, не в лад…» и дальше там еще разные слова. Антон как-то сказал это дедушке, тот сначала онемел, а потом так обиделся, что даже голос у него задрожал: «Ты меня очень, очень огорчил. И я с тобой не буду разговаривать, пока ты не попросишь прощения». За что? Антон же не сам придумал! И не предлагал дедушке действительно целоваться с коровой. Это же такая игра, правила которой известны всем: сказал не к месту — получай в ответ.

Громыхнули крышки парт. Антон вскочил вместе со всеми.

— Садитесь, — разрешила Антонина Ивановна. Она опять была в платье цвета томатного сока. На правой щеке у нее не то большая родинка, не то бородавка. Золотистые волосы разделены пробором и гладко зачесаны назад, а на затылке скручены в большой клубок.

— Кто скажет, что задавали на дом?

Антон замер, хотя прекрасно мог бы ответить. Но Антонина Ивановна вызвала не его и не Лырскую, а Молодцова.

— На сегодня… задано… на сегодня… — стал мямлить тот. — Читать… Нет, пересказывать… о Степе в избе. Нет, в деревне. У дяди…