Зимнее марево

По другой стороне коридора, навстречу, в окружении свиты подруг плыла Катенька Калинина — отличница из параллельного класса. Огромные голубые глаза, белый бант. Антону Катенька нравилась. Она нравилась всем, но для себя Антон определил, что красота у нее холодная. Катя не то, что Ирочка, в трудную минуту не выручит. Да он и не думал, что может удостоиться интереса такой избалованной вниманием девочки. Катину благосклонность скорее заслужит красавчик Маркин. Их два класса — как два королевства. И вполне естественно, что первая девчонка, принцесса, выберет кавалера себе под стать — тоже первого по всем показателям (кроме учебы, которая, кстати, для мужчин не является главной заботой: достаточно вспомнить дровосеков, свинопасов и прочих счастливцев, снискавших расположение наследниц престола). А если так, с Маркиным никто не поспорит. И пусть их парочка порхает в вихре вальса…

А у Антона с Ирой другая жизнь. Они будут учиться. А потом работать. Антон видел, как он, уже взрослый, похожий на папу, приходит домой, а Ира его ждет и не садится без него ужинать. Но это в будущем. А пока он готов был провожать Иру до дому, гулять с ней, не дал бы ее в обиду, если бы кто-нибудь начал ее дразнить, дергать за косу.

— Вот увидишь, — сжимал кулаки Пашка. — Я этого не забуду. И брату скажу.

Антон его не разубеждал. Нужно время, чтобы Пашка остыл, а тогда он и сам выбросит из головы свои глупые намерения насчет Антонины Ивановны. Куда больше волновало Антона сочувствие, которое проявила по отношению к Пашке Ирочка.

Следующей была арифметика. Решали задачу про орехи, которые белка прятала в дупло.

— Между прочим, у меня две белки, и они орехи совсем не любят, — наклонилась к Антону Лырская. — Конфеты, сахар едят. А к орехам, я сколько раз давала, не притрагиваются.

— Ты какие давала? — позабыл про задачу Антон.

— Грецкие…

Антонина Ивановна погрозила им пальцем. Пока Митя Орлов растолковывал у доски решение, Антон снова зашептал Лырской:

— Белок нужно кормить кедровыми. Или лесными. Кедровые шишки мне папа привозил из тайги. А белку он там видел, но не поймал.

— Мне мои ужас как надоели, — поморщилась Лырская. — Не знаю, куда девать.

Не сразу, боясь вспугнуть редкую удачу, Антон вымолвил:

— Отдай мне.

— Пожалуйста, — сказала она. — Тебе кого — самку или самца?

Он опять медлил.

— Самку. — И добавил поспешно: — Если можно…

— Вот хорошо. Вечером прыгнет на кровать, а хвост противный, мокрый…

— Лырская! Былеев! — не выдержала Антонина Ивановна.

Антон уткнулся в тетрадь. Последняя подробность его немного огорчила, но в конце концов неважно, пусть хвост мокрый. Зато у белки появится бельчонок…

— Только мне у родителей нужно спросить, — опять вернула его в состояние неизвестности Лырская.

— Так еще, может, ничего не получится? — разочаровался Антон.

— Ты что, — махнула она рукой. — Родители сами не знают, как от них избавиться.

На второй перемене зашуршали пакеты с бутербродами, на партах появились яблоки, груши, сливы. Некоторые обменивались: бутерброд — на грушу, яблоко — на три сливы. Антон не менялся. Он старался побыстрее проглотить свой завтрак. Нехорошо, когда все едят разное: одним кусок торта положили, а другим сладкого не дали. Лырская, чавкая, уплетала бутерброд с вонючим сыром. Неудивительно, что белки у нее неухоженные и голодные.

На третьем уроке Антонина Ивановна достала из сумки большое, с красным румянцем яблоко, положила на стопку тетрадей.

— Бутафорское? — спросил кто-то.

— Нет, свое принесла. Потом съем, — пошутила она.

Антон вспомнил, как дедушка предложил ему начать перерисовывать фасады домов. Странно, дедушка уговаривал его побольше рисовать, а против того, чтобы папа сделался художником, в свое время решительно возражал. Папа рассказывал: запрещая ему поступать в училище, дедушка употреблял чрезвычайно сильное выражение: «Только через мой труп». Это выражение Антон представлял очень зримо: на пороге лежит тело мужчины — лицом вниз. Из спины торчит окровавленный нож. На пороге потому, что принято говорить: «Переступить порог».

Вопреки запрету папа стал художником. «Ну, нравится?» — спрашивал он домашних, показывая какой-нибудь свой рисунок. И больше других хвалил его дедушка. В папиных работах он находил массу достоинств. Папа недоверчиво смеялся, но было видно: похвала ему приятна.

На рисовании разрешалось и разговаривать, и вставать с места, и даже ходить по классу — чтобы лучше рассмотреть изображаемый предмет. Все этим пользовались. Голышок подошел и похвастал:

— А я уже нарисовал. Даже несколько. Только мелких. У меня офицерская линейка. Взял и обвел кружки…

— Откуда у тебя? — удивился Антон.

— Купил. В магазине канцтоваров.

Голышок принес прозрачный прямоугольник из гибкой пластмассы. Края волнистые и с зазубринками, будто у пилы. Сам прямоугольник весь в прорезях: кружки побольше и поменьше, квадратики, щелочки.