Зимнее марево

Антон был уверен, эти линейки выдаются офицерам на службе. Иначе зачем их называть офицерскими? Он разглядывал линейку и не заметил, как в классе возник завхоз Петр Федорович. Черный сатиновый халат перепачкан мелом, левый пустой рукав заправлен в карман.

— Антонина Ивановна, дорогая, — прижимая правую руку к груди, заговорил Петр Федорович. — Выручите. Пару хлопцев на полчасика. Гвозди рассортировать. Сам не управлюсь.

Антонина Ивановна нахмурилась.

— Почему вы именно в мой класс пришли?

— Был в других, — стал объяснять завхоз. — У кого русский, у кого математика.

— Что у нас, программа меньше? — не слушая его, продолжала Антонина Ивановна.

— Так рисование же, — взмолился Петр Федорович.

— Ну и что? И по рисованию есть программа. — Голос ее звучал звонко и твердо. Она как бы отчитывала Петра Федоровича. Класс притих, наблюдая за их переговорами.

— Извините, — прихрамывая, начал пятиться к двери Петр Федорович. Антонина Ивановна сердито подвинула стопку тетрадей с яблоком ближе к краю стола.

— Вы мои просьбы удовлетворяете? — уже не так враждебно произнесла она. — Я который раз прошу стул сменить. Вот, — и продемонстрировала, на каком скрипучем и шатающемся стуле сидит. Это ее, как ни странно, окончательно успокоило. — Ладно, так уж и быть. Пойдут Былеев и Михеев, — определила она.

Класс завистливо загудел.

— Спасибо, выручили, — повеселев и неуклюже кланяясь — длинная прядь седоватых, прикрывавших лысину волос смешно болталась в воздухе, — стал благодарить Петр Федорович.

Когда очутились за дверью, он эту прядь пригладил. Улыбка не сходила с его лица.

— Сперва все внутренности выймет… Хлопцы, не сердитесь, что я вас с урока увел? Чем бумагу изводить, лучше делом заняться.

— Рисование — тоже дело, — заметил Антон.

— Эх, малец, да что оно тебе даст, малевание? — Петр Федорович осторожно, бочком спускался по лестнице. — То есть, конечно, рисуй на здоровье. Ваше время такое. Счастливое. Нам не до рисования было.

— А вы руку на фронте потеряли? — спросил Пашка.

— И руку. И в ногу ранение. Спасибо, жив остался.

Он привел их в подвальную кладовку. Лампочка висела на перевитом косичкой белом шнуре. Пахло пылью и керосином. Вдоль стен тянулись полки из неструганых досок. Стояли большие, заляпанные краской бидоны, валялись ржавая половинка тисков, детский флажок — с таким Антон ходил на Первомай, — бумажные цветы… Весь пол исчеркан белыми хвостатыми отметинами раздавленных кусочков мела.

Петр Федорович показал на вскрытые ящики в углу.

— Бес их знает, все перепутали, перемешали. Гляньте. — Присел на корточки, захватив пригоршню гвоздей. Они топорщились меж пальцев, как иголки ежа. Петр Федорович этого ежа повертел и губами взял одну из игл, а остальные неловко бросил назад. Продемонстрировал выбранную. — Такие нужны. Ясно?

Они подтянули к ящикам низенькую скамеечку, сели, начали работу. Гвозди оказались колючие, были смазаны чем-то жирным. Пообещав скоро вернуться, Петр Федорович вышел. Едва шаги его затихли, Пашка вскочил с места и принялся носиться по кладовке, размахивая флажком.

— Ур-ра! — гремел он, а потом начал бить ногой в пустой бидон. Набесившись вволю, Пашка приступил к осмотру полок. В двух картонных коробках из-под обуви обнаружил красные, с золотыми полосками на гранях карандаши. Вероятно, для учителей, чтобы те, проверяя тетради, подчеркивали ошибки и проставляли оценки. Снопик этих карандашей Михеев, расстегнув рубашку, всыпал за пазуху. Потом вытащил еще снопик и протянул Антону.

— Мне не нужно, — сказал Антон, перебарывая желание взять хотя бы один.

— Ты чего? — не понял Пашка.

— Не нужно, — повторил Антон. Он хотел прибавить: у нас дома такие есть, но вовремя сообразил, что это прозвучало бы глупо.

— Как хочешь. — И этот снопик Пашка отправил за пазуху. Показал Антону пустые ладони. — Ловкость рук — и никакого мошенства.

— А если Петр Федорович хватится? — спросил Антон. — Его возмещать заставят.

— Его? Заставят? — снисходительно усмехнулся Пашка. — Думаешь, гвозди ему зачем? Он их продает. Антонине яблоко дали, чтоб мы рисовали, а она его себе… — Последнее глупое замечание успокоило Антона. Конечно, Пашка несправедлив, выдумывает неизвестно что. Только обидой на Антонину Ивановну и можно объяснить его несправедливость. И Петр Федорович, который перенес такие ранения, такой мужественный и смелый, не может быть плохим. И еще: между человеком с чистой совестью и человеком нечестным та разница, что первый смотрит людям прямо в глаза, а второй глаза прячет. Баба Лена научила Антона этому отличию, и он частенько убеждался в его правильности. Сашка, например, никогда в глаза не смотрит. А мама, папа, дедушка всегда смотрят и учат: «Собеседнику надо смотреть в глаза». То есть это как бы опознавательный знак: я честный, мне можно верить. Я не обману. И Петр Федорович, когда с Антоном говорил, смотрел ему прямо в глаза.

— Хочешь докажу? — завелся Михеев. — Приходи сюда вечером и посмотри, какие к нему дружки собираются. Послушай, о чем они говорят. — Он вскочил. — Не оттопыривают, а?