Зимнее марево

Антон представил дедушку — седого, склонившегося над книгой… Неужели такое возможно? Люди умирают, когда болеют или совсем старятся, а дедушка бодрый, молодцеватый… У мамы Антон, когда был маленький, допытывался, не умрет ли она, и мама рассмеялась и сказала: умирают, когда знают, что никому не нужны, а она нужна Антону. Вот когда он вырастет, станет взрослым, тогда она и подумает об этом. Значит, дедушка тоже не мог пока умереть — ведь он Антону нужен.

— А отчего твой дедушка умер? — спросил Антон.

— Не знаю, — пожал плечами Пашка. — Желтый весь сделался. И глаза и лицо. Даже зубы. Так, желтый, в гробу и лежал.

Они помолчали. Антон считал невежливым расспрашивать о пережитом горе. Пашка заторопился.

— Хватит зря время терять. Поищем в другом месте. — Оставив начатую неглубокую ямку, он перебежал на свободный, никем не тронутый участок и принялся остервенело вгрызаться в утрамбованный грунт. Лопата, цепляя за самую душу, отвратительно скрежетала.

— Давай ближе ко рву, — предложил Антон.

— Да ну, — отмахнулся Пашка. — Там небось ничего не осталось.

Копнув несколько раз, он снова сменил место. Антон наблюдал за ним и заражался азартом поиска. Ему казалось, Пашка выбирает какие-то уж очень неудачные точки. Там, где кирпич, наверно, был фундамент. Не могли же монеты попасть меж кирпичей? Разве только их специально замуровали. Пашка даже не предлагал ему попытать счастья, совсем ошалел от нетерпения и спешки, рыл механически, слепо. Пот проложил на грязном лбу белые бороздки. Ободки ноздрей запеклись черным.

Изредка проглядывало из-за облаков солнце, заливало пустырь желтым, ощутимо теплым светом. Погода начинала разгуливаться.

Наконец Пашка выдохся. С усилием распрямил затекшую спину, наклонил черенок лопаты Антону. Сам принялся дуть на ладони.

— Ух ты, мозолей… Кровяных…

Бугорок этот Антон облюбовал сразу, как пришел. Гладенький, покатый, он едва приметно выдавался над ровной поверхностью не перепаханного еще островка. Металлическое сердечко легко вошло в землю. Мягкую, податливую, с гнилушками. Наверно, светятся в темноте. Антон копнул всего раз пять, и вдруг в глубине блеснуло так, что перехватило дыхание. Он проворно опустился на колени, разгреб руками мелкие комочки… Воздух будто отхлынул из легких, застопорился в горле и неожиданно вырвался ликующим криком:

— Есть!

Серебряная, тяжелая, сверкающая свежей царапинкой монета с выпуклым профилем дамы в пышных буклях пахла землей и еще чем-то кисловато-несвежим. Антон прочитал: «Императрица Всероссийская Елизавета Петровна». По краям серебро взялось зеленью.

— Повезло, — деловито бросил Пашка. Сбежались ребята. Монета переходила из рук в руки. Антон с беспокойством наблюдал за ее перемещением. Он никого не знал, еще заначат.

Но вернули. Опустил ее в карман брюк. Приятно и ощутимо она его оттягивала. Потом, дома, как следует рассмотрит. Он бы убежал, да неудобно оставлять Пашку.

— Может, поменяемся? — предложил один из парней. Антон мотнул головой — разговаривать он еще не мог, воздух по-прежнему стоял в горле. Пашка снова схватился за лопату, приналег на нее с удвоенной энергией. Опять в стороне от бугорка. Ребята разбрелись по своим наделам.

— Хочешь, я покопаю, а если еще найду, отдам тебе, — заставил себя преодолеть немоту Антон. Он изо всех сил желал Пашке удачи. Ведь Пашка позвал его сюда.

— Вот еще! — хмыкнул тот.

Антон послонялся по пустырю, посмотрел на череп. Череп скалился верхней челюстью, будто просил есть. Зубы сияли на солнце. Удача Антона многих подхлестнула. Комья земли летели из довольно глубоких уже воронок. Антон вернулся к Пашке.

— Ты не сердись, мне пора.

— Кто тебя держит? Иди. — Видно, мозоль лопнула, Михеев кривился при каждом движении.

Медленно и как бы виновато Антон покинул арену кипевших страстей. А едва свернул за дом, где его уже не могли видеть оставшиеся землерои, припустил во весь дух. Пробежав квартал, остановился, достал монету. Полюбовался. На обратной стороне двуглавый орел. Вдвойне, значит, свирепый. Мало того, из обоих клювов тянутся длинные змеиные жала. Умели цари нагнать страху!

Ни папы, ни мамы дома не было. Он бросил портфель и, зажав монету в кулаке, полетел к дедушке. Тот сидел за обеденным столом и открывал консервным ножом банку шпрот. Горело электричество, хотя на улице еще не темно, пахло сдобно. Точно — посреди стола накрытый салфеткой пирог. Приемник играл что-то заунывное.

— Антон, — произнес дедушка. — Сегодня у нас гости.

— А кто?

— Дормидонтовы.

Лучше бы кто-нибудь другой. Дормидонтовых Антон побаивался.

— А я монету нашел, — выпалил он.

— Какую монету? — Дедушка подковырнул и приподнял острием ножа консервную крышку — желтый, как солнце, кружок с волнистыми краями… Вот еще загадка, которую никто не мог объяснить: как запаивают эти банки?

— Серебряную! Старинную! — Антон на ладони протянул дедушке позеленевшее сокровище, вновь ощутив приятную, основательную его тяжесть.