«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Если «Одиночество» конец цикла, мы приходим к печальному заключению. Только любовь, оставленная позади в самом начале сюжета и возвращающаяся во сне в одиннадцатой песне, даёт возможность (иллюзорную?) преодолеть изоляцию. «На островах в море жизни… Мы, смертных миллионы, – одиноки, – скажет четверть столетья спустя Мэтью Арнольд в стихотворении «К Маргарет», – мы – миллионы смертных – одиноки!»[23]. Это явная полемика с известным утверждением в «Поклонениях» Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров»[24]. Что было утеряно для Арнольда и что утрачивалось в эпоху Мюллера и Шуберта, так это духовная, метафизическая, божественная основа, которая для людей, подобных Донну, могла обеспечить реальную человеческую общность. Надежды скитальца на любовь рухнули, а вместе с ними и его связь с миром, в котором он обитает.

Если «Одиночество» не конец рассказа, тогда мы можем понять состояние, которое передает песня, как субъективное, существующее главным образом в сознании скитальца. Он еще не вернулся в город, однако помнит, что чувствовал, когда был городским жителем. Он не из тех людей, которые ощущают себя в обществе как рыба в воде. Скиталец – отчужденный, обособленный индивид и всегда был таким. Это подталкивает нас интерпретировать ситуацию в «Спокойно спи» так: герой не отвергнут возлюбленной, он скорее не в состоянии справиться с последствиями любви. Однако остаются и некоторые сомнения на этот счёт, и для продолжения цикла важно, что такое развитие темы позволяет Шуберту, достигнув тупика в «Одиночестве», заставив героя прийти к состоянию радикальной обособленности, двигаться дальше, от раны, вызывающей весь цикл к жизни и поддерживающей его напряженность – то есть от потерянной любви, – к более экзистенциальным вопросам. Последние резонируют с брошенными мимоходом в первой песне заявлениями: «Чужим сюда пришёл я, чужим и ухожу», «Я не выбираю время для своего отбытия». Если это была простая любовная история, то она постепенно углубляется, обретает нюансы, усложняется, как на уровне социальных отношений, так и на метафизическом. Каково наше положение в мире и каковы связи с другими? Где бог? Что мы можем знать о божестве?

Одиночество, также как и скитания, – постоянный мотив в стихах, которые Шуберт выбирает для создания песен. Наиболее полная трактовка темы дана у него в необычной, разделенной на части песне, возможно, даже кантате для голоса и фортепьяно, которая тоже называется Einsamkeit («Одиночество»). Шесть строф этой песни ведут от уединения молодого человека в стенах готического аббатства («Дайте мне полноту уединения») к внешнему миру. Герой последовательно встречается с активной деятельностью, товариществом, блаженством любви и пылом сражения, наконец, возвращаясь к предначертанному одиночеству старика на склоне дней. Текст принадлежит близкому другу Шуберта Майрхоферу, но лишен насыщенности его более коротких стихов, из которых Шуберт положил на музыку более сорока. Существует мнение, что «Одиночество» написано Майрхофером специально для того, чтобы его переложил в песню Шуберт, пытавшийся найти новые пути создания песен, задействовав форму короткого, ужимистого цикла, который мог бы соперничать с бетховенским «К далёкой возлюбленной» (An die ferne Geliebte). Единственный песенный цикл Бетховена появился незадолго до того, как Шуберт летом 1818 года в Желизе начал работу над «Одиночеством» на слова Майрхофера, будучи домашним учителем в семье Эстерхази. Тогда в письме к другому своему близкому другу Шоберу Шуберт утверждал, что «сочиняет музыку как бог». Песня «Одиночество» на текст Майрхофера, писал он, «закончена, и я думаю, это лучшее из всего, что я сделал, поскольку никакие заботы не обременяли меня». Замысел был амбициозный, дававший музыкальной фантазии композитора развернуться на основе разных сюжетных ситуаций и переживаний, представленных в тексте. Сама сила подобного метода может быть и слабостью, поскольку песня лишена эмоционального центра. Как ни толкуй личные обстоятельства, а это все же был счастливый период в жизни Шуберта; так что из получившегося видно: парадоксы уединения и одиночества для творческих людей его поколения представляли культурный интерес.