«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Der Einsame (одиночка, одинокий, сам по себе) – одна из самых популярных песен Шуберта, чаще других входящих в собрания его работ и чаще всего исполняемая: она лаконичная, но спокойная, почти беспечная в отношении к обособленности, отрешенности. Основная интонация – и в тексте Карла Лаппе и в музыке – проникнута ощущением уюта. Уединиться – не значит быть одиноким, это значит обособиться от глупой суеты мира, от его праздных и пустых забот. Герой песни, сидя у огня и слушая стрекотание сверчка, прекрасно изображенного в фортепьянной партии, которая подражает его треску, в конце говорит: «Я не вполне один» (bin ich nicht ganz allein). Другое крайнее решение темы – одна из трёх песен гонимого судьбой слепого арфиста в гетевского романе воспитания «Годы учения Вильгельма Мейстера». Шуберт написал музыку на эти стихи, «Песни арфиста» (Gesänge des Harfners), опубликованные им как опус 12 в 1822 году, хотя первая и третья песни были созданы не позднее 1816‐го. Музыковед Альфред Эйнштейн тонко описал их как первый песенный цикл композитора. Часто «Песни арфиста» рассматривают как предвестие «Зимнего пути». Стоит процитировать стихотворение Гете целиком:

Wer sich der Einsamkeit ergibt,
Ach! der ist bald allein;
Ein jeder lebt, ein jeder liebt
Und läßt ihn seiner Pein.
Ja! Laßt mich meiner Qual!
Und kann ich nur einmal
Recht einsam sein,
Dann bin ich nicht allein.

Es schleicht ein Liebender lauschend sacht,
Ob seine Freundin allein?
So überschleicht bei Tag und Nacht
Mich Einsamen die Pein,
Mich Einsamen die Qual.
Ach, werd ich erst einmal
Einsam in Grabe sein,
Da läßt sie mich allein!

Кто одинок, того звезда
Горит особняком.
Все любят жизнь, кому нужда
Общаться с чудаком?
Оставьте боль мучений мне.
С тоской наедине
Я одинок, но не один
В кругу своих кручин.

Как любящий исподтишка
Как любящий исподтишка
К любимой входит в дом,
Так крадется ко мне тоска
Днём и при свете ночника,
При свете ночника и днём,
На цыпочках, тайком.
И лишь в могиле, под землей
Она мне даст покой.

Стихи переложены Шубертом в песню с огромной силой, меланхоличная инструментальная прелюдия похожа на импровизацию, как того и требует гетевский текст. Перевод этого незабываемого стихотворения сложен из-за поэтической игры со способами выразить уединение, изолированность, внешнее и внутреннее одиночество, обособленность. Гёте передразнивает все романтические парадоксы, которые к 1816 году стали широко известны, впитанные байроническим культом героя-одиночки, который мы унаследовали и сами (такая слава и, тем не менее, такое одиночество!). Поэт и композитор, разрабатывая тему глубин человеческого одиночества, изоляции подлинного «я», тем не менее, обращаются к публике, сочувственное понимание которой надеются завоевать. Арфист хочет остаться наедине с самим собой и одновременно жалуется на одиночество, которого жаждет и от которого страдает. Слово «один», ein, пронизывает все стихотворение как рефрен, образуя рифмы на концах и внутри строк: Einsamkeit, allein, ein, ein, Pein, meiner, einmal, einsam, sein, allein, ein, seine, allein, Einsamen, Pein, Einsamen, einmal, einsam, sein, allein – эти непрерывные отголоски покоряют сознание и подчиняют его невысказанному представлению о необходимости обособления, его неизбежности.

Песня «Одиночество» в «Зимнем пути» демонстрирует то же сложное отношение к уединенности. Она далеко отходит от стихотворения Майрхофера, где полный круг жизни счастливо завершается уходом старика в одинокие размышления о былом. Скиталец драпируется в одежды романтического героя, его одиночество и обособленность подчеркнуты в своём величии «оркестровыми» трелями фортепьяно на словах о том, что он был менее несчастен, когда неистовствовала буря.