«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Колокольчики, арфа, голос, рог – все романтические метафоры составляют единый образ. Друг Шуберта Мориц фон Швинд показал «волшебный рог» с меньшей многозначностью, на картине 1848 года, ныне находящейся в Мюнхене, для которой он сделал прекрасный набросок и на которой рог приставлен к губам томного юноши, мечтающего посреди леса.

Можно многое сказать о рогах и рожках, но уже того, что мы упомянули, достаточно, чтобы понять: когда мы слышим звук рожка в «Зимнем пути», как, например, в «Липе», он несёт с собой большой культурный багаж. Рог имеет глубокие корни в немецкой романтической культуре, и поскольку традиция Lied, созданная, по всей вероятности, Шубертом, – то место, где встречаются поэзия и музыка, звуки рога здесь обладают огромным значением. Исторический контекст тоже весьма богат. Как в стихотворении де Винби, основная часть которого представляет собой изложение легенды о Роланде, охотничьи рожки приводят на ум былое, феодальное прошлое, потерянный мир. Они ассоциируются, конечно, с яростью и мужественностью, хотя дело обстоит таким образом в «Зимнем пути» в меньшей степени, нежели в «Прекрасной мельничихе», где Saus und Braus, «шум и спешка» охотника из одноименной песни Der Jäger, «Охотник» и текучий рог в Die böse Farbe («Плохой цвет») выражают угрозу жизни мельничьего подмастерья, приятные песни которого и танцы для детей, что он играет на тростниковой свирели, должны соперничать с диким бахвальством охотника. Но звуки рога рисуют также идеализированный образ прошлого, с валторнами, охотничьими рогами без клапанов, чей звук доносится из чащи древних германских лесов, родины германского мифа, германских ценностей и почти, можно сказать, самой немецкой нации. Добавим сюда и намёк на сопротивление римским легионам и происхождение готической архитектуры от лесных германских деревьев, воспроизведенных в камне и противопоставленных мрамору и рациональности классической архитектуры.

Непосредственно с «Зимнем путем» рог связан как эмблема, потому что стихотворный цикл Мюллера был впервые опубликован полностью во второй книге «Стихотворений из посмертных бумаг странствующего валторниста» (Gedichte aus den hinterlassenen Papieren eines reisenden Waldhornisten). Мюллер был другом и Брентано, и Ахима фон Арнима, выбранное им название сборника передает типично романтический дух, подразумеваемый звук рога Мюллер использует для своих целей, придерживаясь направления, многим обязанного Брентано. Однако тут есть и игра в тайну. Кто такой странствующий валторнист? Почему он скитается? Странствует ли он от одного аристократического двора к другому, как вольный музыкант-одиночка? Или он путешествует с труппой? Вероятно, он не из тех прославленных виртуозов восемнадцатого века, сделавших великолепную карьеру благодаря игре на усовершенствованном роге животного? Каким нам следует вообразить себе его? Он, возможно, принадлежит к минувшим временам?

К 1820‐м годам странствующие виртуозы уже вышли из моды. А рог природного происхождения, все еще господствующий инструмент среди себе подобных, постепенно вытеснялся входившим в употребление рогом с клапанами, начиная с 1820‐х: еще одна жертва промышленного прогресса.

Звуки рожка в «Почте» могут напоминать о рогах былых времён, о романтическом мифе, о грезах под липовым деревом… Однако сам по себе рожок – нечто совсем иное, у шубертовской почты деловой, торопливый, азартный характер слышен здесь и сейчас, а не в отдалении. Подобные сигналы были хорошо знакомы путешественникам начала XIX века, они означали прибытие на почтовую станцию и отправление с нею, а и попросту предупреждали пешеходов, чтобы те были осторожней на дороге. Если в «Липе» скитальца искушают образы прошлого или смертное томление, теперь он сталкивается с шумной, окликающей его современностью.

В какую бы старину ни появился сам почтовый рожок, почтовые экипажи 1820‐х годов, на которые указывает его звук, были деятельной силой модернизации, формой скорого, целевого, эффективного транспорта, умышленно, жестко противопоставленной бесцельным скитаниям пешком по «Зимнему пути». Возникает антитеза между скитальцем и оживленно-деловитым миром, к которому он не принадлежит.