«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

В особенности ассоциировались с воронами и вóронами поля сражений и виселицы, они – спутники смерти. В «Мальтийском еврее» Кристофера Марло, драматурга, чьего «Доктора Фауста» Вильгельм Мюллер перевёл на немецкий язык, говорится:

Как ворон, предвещающий несчастье,
Постукивающий голодным клювом,
Заразу стряхивая с черных крыльев,
Не видимый никем во мраке ночи…

[35]

Стая воронов означала «злобу», скопище ворон – «убийство». В литературе XIX века наиболее прославился ворон из одноименного стихотворения Эдгара По (1845). Скорбящего влюбленного навещает ворон, чьё единственное слово «Никогда» доводит того до безумия. Стихотворение заканчивается словами:

И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет – никогда!

[36]

Неважно, проводили ли Мюллер или Шуберт строгое, правильное орнитологическое разграничение между воронами и вóронами (вóроны больше, их крик громче, они дольше парят в воздухе, они «степеннее», как выразился один автор на этот счет). Вороновые уже появлялись пару раз в «Зимнем пути»: это они комично сбрасывали снег на голову скитальцу в «Воспоминании» («Вороны кидались снежками и градом/В мою шляпу с каждого дома»), издавали недобрый хриплый крик утром в «Весеннем сне» («Было холодно и темно,/Вóроны каркали на крыше»). Теперь речь идет, как видно, о вороне-одиночке, птице-падальщике, Corvus corone. У неё много значений, и они углубляют наше понимание несчастий героя. Эта птица равна самой себе и представляет другого или другое: одинокого влюбленного и коварного предателя, вестника смерти и насмешку над верностью. Вороны птицы малоблагородные, и наша птица, прежде всего, отщепенец, как и сам герой. Наше внимание по мере развертывания цикла сосредотачивается на отчуждении почти до анонимности. В конце цикла двойник вернется: удивительное животное (wunderliches Tier) превратится в «удивительного старика» (wunderlicher Alter) в песне «Шарманщик». Можно не сомневаться, что игра шарманки не менее уродлива, чем вороний крик. Может быть, чего-то мы и слышим в трудном диссонансе, когда ля-бемоль в голосовой партии накладывается на ля в фортепьянной. Это место, где в конце стихотворения говорится о верности до гроба. Начиная отсюда, и голос, и инструмент спускаются на землю с высоты неземных тонов, начинавших песню. Связь между скитальцем и его спутницей рвётся, птица исчезает, и горькое лирическое заключение дублируется звуками фортепьяно. Даже верность вороны оказалась обманчивой.

Последняя надежда Letzte Hoffnung

Hie und da ist an den Bäumen
Здесь и там на деревьях
Manches bunte Blatt zu sehn,
Много видно пестрых листьев,
Und ich bleibe vor den Bäumen
И я часто останавливаюсь у деревьев,
Oftmals in Gedanken stehn.
Задумчиво глядя на них.

Schaue nach dem einen Blatte,

Я смотрю на один лист,
Hänge meine Hoffnung dran;
Словно мои надежды висят на нем.
Spielt der Wind mit meinem Blatte,
Если ветер играет с моим листом,
Zittr’ ich, was ich zittern kann.
Дрожу так сильно, как только могу.

Ach, und fällt das Blatt zu Boden,

Ах, если падает лист на землю,
Fällt mit ihm die Hoffnung ab,
Падает надежда моя,
Fall’ ich selber mit zu Boden,
И падаю сам я на землю,
Wein’ auf meiner Hoffnung Grab.
Плачу над могилой своей надежды.

Увидал на голой ветке

Пожелтевший я листок.
Как и я, листок на ветке
И уныл, и одинок.

И судьбу мою с листочком

В мыслях связываю я,
Чуть качнется тот листочек,
Вся сожмется грудь моя.
Упадёт листок на землю,
И погиб я навсегда.
Лягу рядом с ним на землю:
Все я потерял тогда.

То, что любовь подчиняется психологическим законам, первой продемонстрировала статистика.

Вильгельм Вундт (1862)

l (a
le
af
fa
ll
s)
one
l
iness

Э. Э. Каммингс

[37]