«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Таково первое печатное заявление о гипотетическим разуме, известном как «демон» Лапласа. В начале XIX века развитие статистической науки, названное «лавиной статистики» философом Йэном Хэкингом, начало подкапывать фундамент детерминизма, господствовавшего в век Разума. Войны времен Французской революции вызвали к жизни не только всеобщую мобилизацию и народную армию, но и разрастание сведений о потенциальных солдатах этой армии. «Национальные государства, – говорит Хэкинг – заново классифицировали, считали и вносили в списки своих жителей». Возрастала убедительность статистических моделей, подсказанных собранными данными такого рода, а также все увеличивавшимися в объёме сведениями о ненормальных поведении и состояниях, подлежавших государственному контролю: о самоубийствах, преступлениях, бродяжничестве, сумасшествии, проституции и болезнях. События, которые на уровне индивида казались и были случайными, могли быть в целом подчинены статистическим закономерностям и предсказаны, с точки зрения их количественных приливов и отливов, уровня самоубийств или психических заболеваний в границах всего общества. Возникли понятие нормы и идея соответствия нормам. Вот слова Хэкинга:

«Социальные и личностные закономерности должны были стать вопросом вероятности, случайности. Статистические по своей природе, эти законы были, тем не менее, неумолимы. Они могли даже регулировать свой материал. Люди нормальны, если соответствуют основным, центральным тенденциям таких законов, а те, кто соответствует маргинальным, представляют собой патологические случаи. Поэтому «большинство из нас» стремится сделать «нас» нормальными, а это уже оказывает обратное воздействие на то, что формирует норму. У атомов не бывает подобных отклонений. Науки о человеке демонстрируют обратное воздействие, которого нет в физике».

Парадокс, таким образом, заключается в том, что сбор, регистрация и анализ данных о случайных происшествиях (хотя момент обратного воздействия и подтачивает их случайность) приводил к установлению общих правил и социальных закономерностей. Так обстояло дело в науке XIX века, и процесс увенчался применением статистических законов в термодинамике, изучением тепла, и даже в начале XX века, новым пониманием физических законов, достигнутым благодаря квантовой теории. При охвате единым взором большой исторической протяженности интересно отметить, что проблема обратного воздействия, на которую обращает внимание Хэкинг в связи с социологическими дисциплинами, находит параллель в физике: оказывается, наблюдение может быть внутренним компонентом самой физической реальности. Об этом писал Нильс Бор, давая свою интерпретацию квантовой механики.

Кажется, все это очень далеко, да так и есть, от Шуберта и Мюллера и от их падающего листа. Но исторический период, когда создавался «Зимний путь», был переломным при переходе от старого мира познания к новому. И я готов утверждать, что тут лежит одна из причин углубляющегося влияния «Зимнего пути» с момента его написания в 1827–28 годах до современности включительно. Дело не в том, что «Последняя надежда» или «Зимний путь» в целом задумывались Мюллером или Шубертом как вклад в кипящие дебаты о детерминизме и статистических доказательствах – такое предположение выглядело бы несерьёзно. Однако стихотворение и песня подпитываются интеллектуальным климатом эпохи, когда вероятность и провидение были предметом диспута. Что еще более важно, идея нормальности, родившаяся в 1820‐х, не может не влиять на исполнителя или слушателя «Зимнего пути». Скиталец возбуждает наш интерес потому, что он похож на любого человека – мужчину ли, женщину, – или потому что он образец патологии, отщепенец? Обдумывая «Зимний путь», я все время задаю себе этот вопрос. Отождествляем мы себя со скитальцем или стараемся отграничить себя от него? Вызывает ли сочувствие или отторжение? Даёт ли он нам заглянуть в человеческий внутренний мир или смущает нас? Он человек с отклонениями или нормальный? Беспокоящее требование ответов на эти вопросы придаёт «Зимнему пути» способность овладевать умом.