Зимний сад

– Чанахи, – сказала Нина, склонившись над блюдом и вдыхая пряный запах баранины и овощей. Как и все, что готовила мать, это жаркое даже после разморозки должно быть изумительным. Нежнейшие овощи, запах которых подчеркивал легкий аромат пряных трав: помидоры, перец, стручковая фасоль, сладкий лук, а к ним – крупные сочные ломти мяса, и все это в пахнущем чесноком и лимоном густом бараньем бульоне.

Мередит выдвинула стул и села между матерью и Ниной.

Нина протянула ей рюмку.

– Опять пить? – нахмурилась Мередит. – Неужели вчера не хватило?

– Это наш новый обычай.

– Пахнет сосновыми иголками, – сказала Мередит, сморщив нос.

– На вкус не похоже, – ответила мать.

Нина засмеялась и подняла рюмку. Мередит с матерью покорно чокнулись и выпили водку, после чего Нина потянулась за поварешкой.

– Давайте тарелки. Мередит, начнешь первой?

– Опять рассказать три факта?

– Можешь рассказать сколько хочешь, а мы подхватим.

Мать молча покачала головой.

– Ладно, – сказала Мередит, пока Нина наполняла для нее белую фарфоровую тарелку. – Мое любимое время суток – рассвет, мне нравится летом сидеть на веранде, а Джефф… считает, что я слишком усердствую с пробежками.

Не успела Нина придумать, что на это сказать, как вдруг заговорила мать:

– Мое любимое время суток – ночь. Белые ночи. Мне нравится готовить. А ваш отец считает, что мне надо научиться играть на фортепиано.

На слове «считает» Нина вскинула голову. Они с сестрой переглянулись и уставились на мать.

Мать отвела глаза первой.

– Считал. Только не тащи меня к психиатру, Мередит. Я знаю, что его больше нет.

Мередит кивнула, но промолчала.

Нина поспешила прервать неловкую тишину:

– Мое любимое время суток – закат. Лучше всего в Ботсване. В сухой сезон. Мне нравится находить ответы. А еще я считаю, что мама не просто так избегает на нас смотреть.

– Ты ищешь глубокий смысл? – спросила мать. – Значит, будешь разочарована. А теперь ешьте. Холодным это блюдо никуда не годится.

По ее интонации Нина поняла, что игра в признания на сегодня окончена. Остаток ужина они провели в тишине, которую нарушали только звяканье ложек по фарфору и стук бокалов о деревянный стол. Когда все доели, Мередит собрала посуду и отнесла в раковину. Мать грациозно вышла из кухни.

– Я собираюсь сегодня послушать продолжение маминой истории, – сказала Нина, пока Мередит вытирала серебряные приборы.

Та не ответила и даже на нее не взглянула.

– Ты тоже можешь…

– Мне надо разобрать бумаги в папином кабинете, – сказала Мередит, – хочу взять кое-какие на работу.

– Ты уверена?

– Да. Давно пора этим заняться.

В каждом доме есть уголки, закрепленные за каким-нибудь членом семьи, – пусть бывать в таком уголке могут все, но по-настоящему он принадлежит только кому-нибудь одному. В доме Мередит ее владением считалась веранда. Джефф и девочки хотя и бывали там, но нечасто – например, летом для каких-нибудь посиделок. А Мередит обожала веранду и в любое время года выходила посидеть в плетеном подвесном кресле.

В «Белых ночах» почти все комнаты были безоговорочной вотчиной матери. Ее дефект зрения неизбежно накладывал отпечаток на интерьер и декор – начиная со светлых стен и белой плитки на кухонной столешнице и заканчивая старинными деревянными стульями и столами. Цвета в доме появлялись только в виде отдельных пятен: матрешки на подоконниках, позолоченные иконы в красном углу, картина с изображением тройки лошадей.

Лишь одна из комнат принадлежала отцу – его кабинет, в дверях которого сейчас стояла Мередит.

Ей не пришлось закрывать глаза, чтобы представить, как папа сидит за рабочим столом, смеется, болтает с дочками, пока те играют на полу.

Здесь словно все еще слышалось эхо отцовского голоса, а в воздухе, казалось, витал сладковатый запах дыма от его трубки.

Только не говори маме – она ненавидит, когда я курю.

Войдя в комнату, пол которой покрывал толстый ярко-зеленый ковер, Мередит направилась к ящикам для документов. Доминантой этого помещения был огромный письменный стол красного дерева, напротив которого стояли лицом друг к другу два глубоких и удобных кресла с клетчатой темной обивкой. Стены были глубокого синего цвета, с черными плинтусами, и всюду, куда ни глянь, висели семейные фотографии в ярко-зеленых рамках.

Она опустилась на колени, цепенея от мысли о том, что ей предстоит. Пожалуй, труднее было бы только разбирать его одежду.

Но кому-то придется этим заняться, а кому еще, если не Мередит? В грядущие месяцы, даже годы им с матерью не раз пригодятся сложенные здесь документы. Данные о страховке, выписки по счетам, налоговые декларации, банковские бумаги – и это вовсе не полный список.

Мередит глубоко вздохнула и открыла первый ящик. Весь следующий час, пока за окном опускалась ночь, она тщательно перебирала бумажные отпечатки родительских жизней и разбивала их на три стопки: нужное; под вопросом; сжечь.

Сортировка требовала концентрации, и Мередит была этому только рада: она всего пару раз возвращалась к мыслям о том, что ее брак распадается.