Зимний солдат

Поскольку новых пациентов не было, Люциуш стал разбирать рисунки, найденные под подкладкой шинели безмолвного солдата, надеясь отыскать какой-то ключ.

Он разлеплял их, один лист за другим. Их было несколько десятков, чернила выцвели от намокания и высушивания, каждый лист оставлял на соседнем призрачный отпечаток. Мастерство поражало; должно быть, солдат прежде был художником. Люциуш подумал даже, что его, возможно, наняли зарисовывать картины войны. Одинокие пастбища, деревенские сценки, наброски городских улиц. Жизнь военного лагеря с калейдоскопом пехоты и кавалерии. Уланы с пером на кивере, пехотинцы в портянках и заостренных касках, с кожаными ранцами за спиной. Священники, причащающие коленопреклоненных солдат. Поезда и станции, толпы приветственно машущих семей, полевые кухни, одинокий всадник, скачущий по дороге.

Рассматривая эти рисунки, можно сложить картину передвижений, думал Люциуш: из маленького городка в большой город, из города в лагерь, из лагеря на равнины, потом в леса, к первозданной природе – вот поваленные стволы, папоротники, рассеянные лучи солнца, дикие кабаны, косули, зарисовки певчих птичек, зайца, зимней лисы.

А потом ему стали попадаться другие рисунки, которые не так легко было объяснить. Глаза, проглядывающие среди папоротников и буковых ветвей. Небеса, усыпанные летательными аппаратами. Одинокое колесо на высоком столбе посреди поля.

Толпа голых детей с карнавальными головами волков и кабанов. Змееподобные драконы, свернувшиеся по краям листа. Лица, которые вырисовываются из искалеченных солдатских тел, существа, схоронившиеся в тени складок мятой шинели.

Иногда Маргарета составляла ему компанию.

– Вам это о чем-нибудь говорит? – спрашивала она.

Люциуш не знал. Однако то, что случилось с солдатом, уже не казалось просто последствием взорвавшегося снаряда. По всей видимости, это было глубже, уходило дальше в прошлое.

– Сны? – спрашивала Маргарета, взяв в руки набросок дерева, на котором, словно фрукты, были развешены тела.

Всплыло воспоминание поездки из Надьбочко: бесконечное поле, гусар, красные гвоздики, расцветающие на лошадиных головах. И глубокая темнота леса, замерзшее повешенное тело поворачивается на веревке.

– Возможно, – сказал Люциуш.

Она положила рисунок и медленно провела пальцем по висящим телам.

– Как вы думаете, ему станет лучше?

И снова он не знал, что сказать. Если это сумасшествие, у них еще меньше шансов его вылечить. Он был на трех лекциях, посвященных помешательству, видел единственного пациента, мужчину с диагнозом dementia praecox, который считал, что им управляют электрические провода, исходящие от Императора. Но как лечить таких людей? Бром, морфий, холодные ванны, садоводство… удавалось ли кого-то вылечить такими средствами? Потом он подумал о других видах безумия, о мифах, которые он читал в детстве: внезапное нападение визжащих фурий, их жертвы в ужасе спасаются от хлопающих крыльев своих мучительниц.

Они вместе рассматривали страницу, где маленькие драконы свернулись рядком между набросанными портретами, безглазые, с волнистыми гривами и загадочными символами на животах. Твари казались удивительно знакомыми, как будто Люциуш уже с ними встречался. В какой-то книге о рыцарях и чудовищах? Он не мог вспомнить.

Через неделю солдат начал стонать.

Это случилось ночью. С широко раскрытыми глазами он раскачивался взад-вперед, а резиновые трубки елозили по одеялу, мокрому от мочи и бульона. Звук был низкий, больше похожий на лихорадочную молитву, чем на мучительный стон; он поднимался и опускался, словно солдат повиновался порыву ветра, который ощущал он один.

Из дальнего конца церкви послышались протесты других больных. А ну тихо! Прекрати вопить, а то я сейчас встану и тебя заткну. Даже дезориентированные солдаты с ранениями головы заволновались и принялись сыпать невнятными шепелявыми проклятьями.

– Ш-ш-ш, – прошептала Маргарета, снова наклоняясь к солдату. Она гладила его по волосам и успокаивающе бормотала, пока он не затих.

Они с Люциушем ушли. Через час все началось снова.

На этот раз они обнаружили, что солдат сидит, вцепившись в собственные волосы. На губах его пузырилась пена, руки и ноги напряглись и казались твердыми, как трубы. Пульс в запястье был таким частым, что Люциуш не мог его посчитать. Глаза запали, веки побелели. Ужасный гул раздавался откуда-то из глотки.

Жмудовский оглядел церковь.

– Дайте ему что-нибудь, а то остальные убьют его еще до утра.

Люциуш перерыл аптечку, нашел таблетки морфия для инъекций, растворил одну и набрал в шприц. Он приблизился к больному, держа руку на поршне, готовый сделать укол.

Гудение сделалось непрерывным, теперь оно было громче. Люциуш взглянул на Маргарету, и та повернулась к санитарам.

– Держите его крепко, – велела она.

Но солдат, казалось, не заметил укола. Через полчаса они вкололи еще дозу морфия. Потом калия бромид. Атропин. Хлоралгидрат. Снова морфий.

Наконец, час спустя, он заснул. Было почти два часа ночи.